На самом деле создается впечатление, что все участники встречи стремились проявить предельную осторожность и сдержанность. Как написал Жильяр, претендентка, когда в комнату вошла Ольга, «не сделала ни одного из тех непроизвольных движений, которые служат выражением нежности, и которые было бы уместно ожидать от нее, будь она действительно великой княжной Анастасией» {11}. «Я была глубоко тронута», – призналась Ольга, когда писала о «нежных чувствах», которые пробудила в ней претендентка {12}. Но создавалось впечатление, что внешность претендентки привела ее в некоторое смущение, во всяком случае, в начале встречи, и, по словам Ратлеф-Кальман, это было отмечено замечанием, что фрау Чайковская больше походит на Татьяну, чем на Анастасию {13}.
Однако похоже, что чем больше Ольга смотрела на претендентку, тем меньше сходства удавалось ей найти. «Черты лица моей племянницы вряд ли могли бы измениться до полной неузнаваемости. И нос, и рот, и глаза – все выглядит совершенно иначе» {14}.
Ольга говорила по-русски, претендентка отвечала ей на немецком; она понимала – «с трудом», по словам Жильяра, – русскую речь, но «не могла говорить на этом языке» {15}. Когда же фрау Чайковская наконец открыла рот, она, как утверждала Ратлеф, засыпала великую княгиню вопросами, спрашивая: «Как себя чувствует бабушка? Как ее сердце?» {16}
На свет вновь появились фотографии, сделанные во дворце, в Крыму, а также фотографии семьи Романовых и те, что были сделаны во время путешествия в честь трехсотлетнего юбилея династии Романовых. Ольга и Жильяр следили за претенденткой, чтобы увидеть ее реакцию на эти снимки. Фрау Чайковская от случая к случаю указывала на отдельных людей и говорила, кто это такие, однако по отношению к другим личностям она не продемонстрировала ни интереса, ни свидетельства того, что они знакомы ей {17}. И вдруг после всего этого разочарования происходит нечто, породившее очевидное изумление, – Чайковская обратилась к Александре Жильяр, назвав ее «Шурой», то есть тем именем, что было в ходу у детей в семье императора, и указав на флакон с туалетной водой, попросила, чтобы та этой водой протерла ей лоб. Ратлеф-Кальман говорила, что Анастасии очень нравилось, когда няня так протирала ей лоб, правда, при этом Ратлеф-Кальман не приводила никаких доказательств, подтверждающих это {18}. По утверждению последней, Жильяр был настолько тронут, настолько ошеломлен увиденным, что он вышел из комнаты, говоря со слезами, запинаясь: «Как это чудовищно! Что стало с великой княжной Анастасией? Ведь она же развалина, она – физически и душевно искалеченный человек! Я хочу сделать все, что в моих силах, чтобы помочь великой княжне» {19}.
По словам Зале, ближе к окончанию своего визита Ольга Александровна выглядела взволнованной и запутавшейся. «Я не могу сказать, что это – Анастасия, – так сказала она Зале, – но я не могу также сказать, что это не она» {20}. Однако Ратлеф-Кальман представила события в ином свете. Она убеждала, что великая княгиня отвела ее в сторону и прошептала: «Наша малышка и Шура выглядят совершенно счастливыми, снова найдя друг друга. Если бы у меня были хоть какие-то деньги, я бы сделала все для нашей маленькой, но у меня денег нет, и мне приходится зарабатывать средства на мои личные нужды с помощью живописи». И немногим позже, так говорила Ратлеф-Кальман, она добавила: «Я так счастлива, что приехала сюда, и что я сделала это, даже несмотря на то, что моя мама была против. Она так сердилась на меня. А еще моя сестра послала мне телеграмму из Англии, в которой говорилось, что я ни при каких обстоятельствах не должна навещать малышку» {21}.
Считать ли все это фактом признания со стороны Ольги? По мнению Ратлеф-Кальман, так оно и есть. И у нее был еще один довод: по ее словам, Жильяр и его жена вели себя так, как если бы «они открыто признали возможность» того, что претендентка и в самом деле была Анастасией; во время посещения бывший учитель, заявляла Ратлеф-Кальман, даже «говорил об этой пациентке так, как если бы он говорил о самой Анастасии {22}. И нельзя забывать его полное эмоций восклицание: «Что сталось с великой княжной Анастасией?» {23}
Позднее Жильяр признал только то, что как великая княжна, так и его супруга «были глубоко тронуты неожиданными откровениями» со стороны претендентки, такими как упоминание прозвища «Швыбз», что позволяло заключить, что она обладает более обширными знаниями о частной жизни царской семьи. Обеих женщин, сказал он, терзала «жалость, которую это несчастное создание порождало в них, а более всего остального неотвязный страх, что они могут совершить непоправимую ошибку. Для них это были ужасные, полные боли дни». Но, по мере того как боль становилась меньше, Жильяр, принеся извинения, отправился вместе с Куликовским, мужем Ольги Александровны, расспрашивать русских эмигрантов в Берлине, которые были связаны с делом претендентки. Он был убежден, что переговоры с капитаном Николаем фон Швабе и его женой Алисой были «настоящей театральной постановкой» {24}. Со стороны этой пары, которая к тому времени перешла в лагерь противников претендентки, посыпались обвинения в том, что последняя получала сведения, изучая книги и журналы, рассказывающие о жизни царской семьи, а подробности жизни при дворе ей стали известны от ее многочисленных визитеров; что с этой целью она хранила и старалась заучить наизусть фотографии и открытки – словом, удобный ответ, объясняющий, как фрау Чайковская приобрела свои знания и как ей удается выглядеть столь убедительной {25}.
Фон Швабе подробно объяснил, каким путем фрау Чайковская узнала это таинственное слово «Швыбз», которое привело Ольгу Александровну в такое смятение. Как сказал фон Швабе, перед одним из своих посещений претендентки в Дальдорфе его навестил некий бывший офицер, либо Сергей Марков, либо Павел Булыгин (в своем заявлении фон Швабе назвал их обоих), и предложил спросить ее, знакомо ли ей это слово. Ему это слово сообщила Ольга Александровна, чтобы использовать его в качестве пароля в том случае, если он сможет тайно установить связь с царской семьей во время их сибирского заточения. Офицер записал это слово на одной из страниц своей Библии, которую фон Швабе представил претендентке. Оказавшись лицом к лицу с новой проблемой, она выглядела озадаченной, и тогда Алиса фон Швабе научила ее, как произносить его и объяснила, что оно означает {26}.
Что касается Жильяра, для него это были те ответы, которые он искал; то же можно сказать и о Куликовском, поскольку последний стал настаивать на том, чтобы его жена тем же вечером встретилась с супругами фон Швабе и выслушала их рассказ {27}. Затем, как вспоминала Ольга Александровна, последовал «ужасный обед», который Зале давал в дипломатической миссии Дании {28}. «Ужасный», потому что обед быстро перешел в шумную словесную перебранку между Жильяром и Зале, в которой одна сторона была явно убеждена, что ей удалось найти разгадку тайны «странных откровений» претендентки, а другая была убеждена не менее твердо, что претендентка – это и есть Анастасия, и что ее нельзя оставить без помощи. Жильяр пытался рассказать все, что ему удалось услышать, но добился только того, что Зале перебил его, обвиняя бывшего домашнего учителя в том, что тот «вышел за пределы полномочий нейтрального наблюдателя», с тем чтобы проводить никому не нужные исследования. Как написал об этом позже Жильяр, полемика приобрела «настолько резкие» формы, что обед пришлось прервать, и это привело всех его участников в большое смущение» {29}.
