Бывший домашний учитель и его жена уехали из Берлина, так и не высказав своего мнения о личности претендентки. Хотя первое впечатление Жильяра складывалось не в ее пользу, он не смог определенно заявить, что эта молодая женщина не является Анастасией. И Зале, и Ратлеф-Кальман – оба настаивали на том, что ранения в голову и в лицо могли изменить ее внешность, и Жильяр был вынужден согласиться с этим, он даже допустил, что возможно, удары, полученные ею по голове, могут объяснить ее очевидную неспособность говорить на русском языке. Опасаясь «совершить непоправимую ошибку», он изъявил желание провести еще одну оценку в более позднее время {68}. Что же касается Александры Жильяр, та была еще меньше уверена в чем-либо, по словам ее мужа, «ею владела надежда, что, может быть, в конце концов, эта больная женщина была когда-то той девочкой, которую она так сильно любила» {69}. Зинаида Толстая признала княжну в претендентке; баронесса Буксгевден отказала ей в праве считаться таковой; принцесса Ирэна тоже не увидела убедительных доказательств, хотя и хранила в душе сомнения. Далее, ни Волков, ни Жильяр не смогли вынести однозначного заключения. Нужно было постараться сделать этот трудный выбор, разгадать эту живую загадку, эту кровоточащую рану, которая поразила сердца Романовых и всей русской эмиграции. Эта задача легла на плечи великой княгини Ольги Александровны. Ее встрече с молодой женщиной, произошедшей осенью в Берлине, суждено будет стать единственным и самым спорным, самым славным эпизодом в деле претендентки.
9 Встреча в Берлине
Младшая сестра Николая II, великая княгиня Ольга Александровна была одним из немногих родственников Романовых, которые были допущены во внутреннюю жизнь императорской семьи в Царском Селе, и она не жалела сил, чтобы создать своим живущим в изоляции племянницам хоть какое-то подобие той светской жизни, которая текла за стенами их дворца. Но Первая мировая война вынудила их расстаться, и последний раз она видела Анастасию, когда Николай II вместе с детьми на один час приезжал в Киев, где Ольга устроила госпиталь. В тот же самый год был окончен ее неудачный первый брак, она быстро вышла замуж за армейского офицера, полковника Николая Куликовского, и в результате этого морганатического союза на свет появилось двое детей. Ольге было известно, что ее мать, вдовствующая императрица Мария Феодоровна не одобряла этот второй брак, и данное обстоятельство сделало великую княгиню чем-то вроде парии в семействе Романовых. Тем не менее после революции Ольга, верная дочернему долгу, последовала за своей матерью в Копенгаген, где она, ее муж и их дети поселились под крышей дома вдовствующей императрицы, и их способность выживать в этом новом и непонятном для них мире находилась в сильной зависимости от ее расположения и щедрости.
Упорствуя в своем убеждении, что никто из семьи Романовых не был убит в Екатеринбурге, вдовствующая императрица прямо заявляла, что считает ту молодую женщину в Берлине самозванкой {1}. Но после маловразумительных бесед с Волковым и Жильяром, показавших их неспособность вынести четкое решение, Ольга Александровна сомневалась в том, что Чайковская самозванка. Огорченная самой мыслью о возможности такого исхода, не испытывающая доверия к сведениям, полученным из вторых рук, и удивленная тем, что этой молодой женщине было многое известно, Ольга решила, что единственный способ решить проблему – отправиться в Берлин и увидеть все своими глазами. Известие о ее намерении породило панику: ее мать и сестра Ксения Александровна сначала протестовали против этого, а затем и вовсе попытались сорвать поездку. «Мы все были полны сомнений, – вспоминала Ксения, – по поводу целесообразности ее поездки, но главным образом потому, что мы боялись, что она будет использована сторонниками претендентки в целях пропаганды» {2}. Возможно, особенно учитывая ее морганатический брак, вдовствующая императрица и ее старшая дочь Ксения сомневались относительно суждения Ольги Александровны о фрау Чайковской. Однако Ольга была тверда и 27 октября 1925 года она прибыла в Берлин вместе со своим мужем.
Это событие стало началом и самого необычного, и самого запутанного поворота в деле претендентки. То, что произошло в течение трехдневного визита Ольги Александровны, более всего послужило превращению истории фрау Чайковской в один из загадочных мифов современности. Ее встреча с претенденткой, равно как и встречи с Жильяром, который приехал из Лозанны специально, чтобы повидаться с ней, будут активно использоваться как сторонниками, так и противниками, и каждая сторона будет собирать противоречащие друг другу факты и разнонаправленные версии с единственной целью подтвердить свою теорию. Во многих отношениях фактическая сторона дела менее важна, нежели представления об этом, то, что подразумевалось, что осталось несказанным, непризнанным, лежащим не на поверхности.
Как утверждают те, кто поддерживал фрау Чайковскую, известие о предстоящем визите держалось в тайне от нее, так чтобы она не имела возможности приготовиться или хотя бы ожидать приезда посетителей {3}. «Это не так», – возражали Ольга Александровна и Пьер Жильяр. По словам великой княгини, претендентка «была предупреждена о том, что я навешу ее», и что ей даже сказали: «кое-кто из Дании едет к тебе», и из этих слов, считала княгиня, претендентка могла легко догадаться, о ком идет речь {4}. В подтверждение этого Жильяр показал письмо от Зале, в нем посланник предупреждал, что скрыть от претендентки весть о предстоящем посещении оказалось «просто невозможным» и что «все мысли ее сосредоточены на этой встрече, и особенно на встрече с вами и вашей супругой» {5}.
Пьер Жильяр был первым, кто навестил фрау Чайковскую в комнате, отведенной ей в берлинской клинике Моммсена. Он нашел ее похудевшей и нездоровой; незадолго до этого она перенесла операцию, чтобы сохранить руку и избавиться от инфекции, ее сильно лихорадило, а острая боль требовала регулярных инъекций морфия {6}. «Когда я вошел, она лежала в постели и играла с подаренной ей кошкой, – писал он. – Она протянула мне руку, и я сел рядом с ней. Начиная с этой минуты она пристально смотрела на меня, но мне приходится признать, что в ходе моего посещения ею не было сказано ничего такого, что позволило бы мне предположить, что она узнала меня». Жильяр попытался задать ей несколько вопросов, но безрезультатно {7}.
«Пожалуйста, давайте поболтаем немного, – сказал Жильяр. – Расскажите мне все, что вам известно о пре-дыдущих годах вашей жизни».
«Я не знаю, про что болтать! – неожиданно зло и резко ответила фрау Чайковская. – Я не знаю, о чем бы я могла бы поболтать с вами!» Озадаченный таким поворотом событий, Жильяр вскоре ушел из ее комнаты {8}.
Несколько часов спустя к ней пришла Ольга Александровна. Позднее претендентка настаивала, что великая княгиня «тотчас же узнала меня, и во время ее многократных посещений общалась со мной в самой что ни на есть родственной манере» {9}. Писавшая для газеты New York Times журналистка Белла Коэн утверждала, что, как только Ольга вошла в ее комнату, фрау Чайковская приподнялась на постели и закричала: «О, моя дорогая тетя!» {10}
Это полная ерунда. Даже Ратлеф-Кальман, которая всегда была готова распространять любые сведения, говорящие в пользу претендентки, даже она не стала делать таких заявлений.
