Пройдут жизни целых двух поколений, прежде чем эти ужасные истории будут обличены как неуклюжая и полная неточностей фальсификация, повторенная и размноженная потоком голосов, которые старались приукрасить ее и внести дополнительные поправки, руководствуясь своими далекими от истины попытками сделать более ярким венец мучеников, возложенный на Романовых. Авдеев никогда не унижал заключенных и не обращался с ними по-скотски; охранники никогда не входили в помещения, которые были выделены для семьи императора, и никогда не ели за одним столом с ними; они никогда не принуждали петь великих княжон и никогда не сопровождали их в ванную комнату; во время приема пищи Романовы пользовались всем необходимым им фарфором и столовым серебром, и очень редко бывало так, что еда подавалась к столу с запозданием, и уж, конечно, они никогда не были вынуждены терпеть присутствие грязных солдат, которые плевались бы, сидя с ними за одним столом {29}. Нет сомнения, что возникали и неприятные моменты, и неловкие положения, и жизнь в стенах дома Ипатьева представляла для семьи Романовых разительный контраст по сравнению с их вполне благопристойным содержанием под арестом в Александровском дворце и даже по сравнению с их относительно благополучным тюремным заключением в Тобольске. Действительно, в ряде случаев еда была менее чем аппетитной, и кое-кто из солдат действительно корябал непристойные стихи и порнографические изображения императрицы и Распутина в таких местах, где узники никак не могли не видеть их; а физические упражнения и прогулки были ограничены ежедневным хождением по кругу в маленьком, закрытом со всех сторон саду под неусыпным оком вооруженных часовых {30}.Однако не унижениями и неудобствами были отмечены жизни узников, но состоянием ужасной неопределенности, порожденной Гражданской войной в России, которую вели солдаты Красной и Белой армий и которая приближалась к встревоженному Екатеринбургу.
Жизнь заключенных была очень однообразной. Как правило, они просыпались между восемью и девятью часами и собирались на молитву в уютно обставленной гостиной. После завтрака они выходили на первую из двух ежедневных прогулок в саду; время и продолжительность прогулок были непостоянными и зависели от погоды, а иногда от настроения тюремщиков. Алексей все еще не мог ходить, и гулять его выносил сам Николай II. Александра редко участвовала в этих семейных прогулках, поэтому Анастасия и ее сестры чередовали свои прогулки, так чтобы их мать не оставалась в одиночестве. Время между приемом пищи и прогулками семья императора заполняла либо чтением, либо игрой в карты; Алексей играл со своими оловянными солдатиками, великие княжны вышивали. По вечерам, после обеда, Николай читал что-нибудь вслух для своей семьи и Боткина; время от времени все пели псалмы. Оставшаяся с Романовыми прислуга ела за одним столом вместе с ними, однако этих слуг, как правило, не приглашали остаться после ужина, и к одиннадцати часам все укладывались спать {31}.
В подобном распорядке не было места для отклонений, и развлечений он тоже не предусматривал. В надежде как-то занять свое время великие княжны попросили Ивана Харитонова, чтобы он научил их печь хлеб, достигнутые результаты, по мнению Александры, были «превосходными» {32}. Кроме этого княжны помогали Анне Демидовой убирать их комнаты, однако привычка великих княжон к ежедневной смене полотенец и постельного белья вскоре привела к новым затруднениям. Подлежащее стирке белье из дома Ипатьева забирали и подвергали обработке члены местного трудового союза, однако Уралсовет не захотел оплачивать огромные счета за эту постоянно проводимую стирку и направил своего председателя Александра Белобородова, чтобы тот лично прочел великим княжнам лекцию о том, что нужно быть экономными. Постельное белье, как и раньше, можно было сдавать в прачечную, но повседневные домашние стирки молодые женщины должны будут проводить сами. «Как бы то ни было, – он сказал им, – немного работы всегда было полезно любому». Княжны не возражали против этого, но сказали, что не знают, как стирать. В поисках соответствующих наставлений Авдеев отправился в местную библиотеку, но не найдя там ничего подходящего, он в конце концов нанял на службу некоего Андреева, рабочего с местной фабрики, который, получив нелепое звание «Товарищ преподаватель прачечного дела Дома специального назначения», стал приходить в тюрьму, чтобы давать великим княжнам уроки по стирке полотенец и простыней {33}.
Время шло медленно, проходящие недели были отмечены чередой дней рождения в семье. В доме Ипатьева Николаю II исполнилось пятьдесят лет, Александре сорок шесть, Татьяне двадцать один год, Марии девятнадцать и 18 июня Анастасии исполнилось семнадцать лет. Это был прекрасный и теплый вторник; на второй завтрак великие княжны подали хлеб, испеченный ими, и сразу после трех часов пополудни вся семья вышла на часовую прогулку в сад. «Было очень жарко», – как записала в своем дневнике Александра, но воздух был напоен ароматом сирени и жимолости. Тот вечер принес с собой приятную неожиданность: с разрешения Авдеева монахини из расположенного поблизости монастыря стали регулярно приносить заключенным молоко, сливки и яйца {34}.
В свои семнадцать лет Анастасия, как писал об этом один из ее тюремщиков, «была очень привлекательной» и «очень толстой. У нее были розовые щеки, и совершенно восхитительные и черты лица, и само лицо». Из всех заключенных она выглядела «в наибольшей степени приспособившейся к своему положению» {35}. Один из охранников считал ее «очень дружелюбной и полной жизни», тогда как другой характеризовал ее так: «Просто очаровательный дьяволенок! Она была озорницей и, как я думаю, не знала усталости. Она была полна жизни и любила исполнять комические пантомимы, используя в качестве партнеров своих собак, как если бы она выступала с ними в цирке» {36}. Со временем люди, которые охраняли их, проникались симпатией к своим пленным; грань между пленниками и стражниками становилась менее заметной, особенно когда прекрасные великие княжны улыбались им, поддразнивали их, делились с ними воспоминаниями о прошлой жизни и даже показывали им свои альбомы с фотографиями. «У нас были долгие беседы, – вспоминает один из охранников, – в них они делились с нами своими надеждами на будущее и говорили о том, что когда-нибудь будут жить в Англии». Отношения на уровне легкого флирта развивались и крепли, и некоторые из солдат тратили свое свободное время на то, чтобы изготовить и установить в саду деревянные качели для великих княжон. По вечерам, будучи свободными от исполнения служебных обязанностей, кое-кто из солдат признавался, что «они совсем не были бы против, если бы заключенным представилась возможность бежать» {37}.
С начала лета 1918 года мысль о побеге занимала очень большое место в планах Романовых. В первых числах июня, действуя по приказу Уралсовета, большевистские власти города Перми тайно казнили брата Николая II великого князя Михаила Александровича, заявив официально, что он бежал из заключения с помощью офицеров Белой армии. Всего неделей позже семья императора в Екатеринбурге получила первое из четырех писем, тайно пронесенных в дом Ипатьева, написанных на французском языке и обещавших узникам скорую свободу {38}. Романовы ответили на него подробным описанием комнат и условий, в которых они жили, а также перевели Алексея в спальню, в которой спали его родители. Семейство в тайне от всех провело несколько тревожных ночей, сидя полностью одетыми в своих комнатах, не включая света и ожидая спасения, которое так и не пришло {39}. «Прошли эти дни, и ничего не произошло, – признался Николай в своем дневнике. – Ожидание и неизвестность были очень огорчительны» {40}.
