Напротив, два последних утверждения опираются на эмпирические данные – прочные доказательства. В этих случаях слово «вера» означает не «уверенность без особых доказательств», а «уверенность на базе доказательств» или «утверждение, основанное на демонстрации». Вы «верите», что солнце встанет поутру, потому что так происходило всегда, и нет никаких свидетельств того, что Земля прекратила вращение или Солнце погасло. Вы верите своему врачу, потому что он успешно лечил вас раньше и имеет хорошую репутацию. В конце концов, разве вы обратитесь к врачу, который не вылезает из суда по обвинениям в преступной небрежности или неоднократно вас подводил? Если бы вы «верили» в своего врача в религиозном смысле, вы считали бы, что он не может поступить неправильно, какие бы бредовые вещи он вам ни выписывал. Если бы он прописал вам жабью кровь от псориаза, вы бы с радостью ее выпили. Но вера, которую мы на самом деле испытываем к врачу, условна и основана на доказательствах – это подобно вере в результаты научных исследований. После энергичного, но бесполезного лечения жабьей кровью вы, вероятно, сменили бы врача.
Смешение понятия веры как «уверенности без доказательств» с ее повседневным употреблением как «уверенности, основанной на опыте» – просто несложный трюк, используемый для защиты религии. На самом деле вы почти никогда не услышите, чтобы ученый в своем профессиональном качестве использовал бытовое понятие вроде «я верю в эволюцию» или «я верю в электроны». Мало того, что подобный язык нам чужд, мы к тому же хорошо понимаем, что подобные слова могут быть неверно истолкованы верующими.
А что с уважением, которое общество и другие ученые питают к научным авторитетам? Разве не напоминает оно религиозную веру? На самом деле нет. Когда Ричард Докинз говорит об эволюции, а Кэролин Порко об исследовании космоса, ученые из других областей науки принимают их слова, а люди с готовностью глотают их популярные книги. Но и такой прием основан на опыте – возможно, не прямом, если речь идет о публике, но тем не менее на понимании, что опыт Докинза в теории эволюции и Порко в планетологии не раз был проверен и признан очень придирчивыми учеными.
Нам известно также, что самокорректирующая природа науки и традиция больше уважать достижения, чем авторитеты (часто можно услышать: «Ты хорош ровно настолько, насколько хороша твоя последняя статья»), гарантируют, что некомпетентный или криворукий ученый не добьется уважения – по крайней мере устойчивого. Мало кто из неспециалистов понимает теории относительности Эйнштейна, но все знают, что эти теории прошли проверку профессионалов. Именно поэтому публика стала почитать Эйнштейна как великого физика. Когда Дэниел Заревиц утверждает, что «уверенность в существовании бозона Хиггса это акт веры, а не разума» и сравнивает ее с индуистским молочным морем, он совершенно не прав. Существуют достоверные данные о бозоне Хиггса – данные, подтвержденные двумя независимыми группами исследователей с использованием гигантского ускорителя частиц и строгого статистического анализа. При этом нет и не будет никаких данных о существовании индуистского молочного моря.
Напротив, насколько разумно верить, что папа римский на самом деле непогрешим, когда говорит с кафедры, или что его взгляды на Бога ближе к истине, чем взгляды обычного священника? Раввин может заработать себе репутацию за великую доброту или мудрость, но не за то, что продемонстрирует более точное знание божественного, чем его коллеги. О чем он может знать больше, так это о том, что другие раввины говорили. Как сказал однажды мой друг Дэн Баркер (проповедник-пятидесятник, ставший атеистом), «Теология – это предмет без объекта. Богословы не изучают Бога – они изучают сказанное другими богословами». Утверждения священника, раввина, имама или богослова о Боге не более достоверны, чем высказывания любого другого человека. Несмотря на тысячелетия богословских трудов, мы знаем о божественном не больше, чем 1000 лет назад. Да, существуют религиозные авторитеты, но они не эквивалентны авторитетам научным. Религиозные авторитеты – это те, кто больше других знает о других религиозных авторитетах. Напротив, научные авторитеты – это те, кто лучше других способен понимать суть природных явлений или создавать о них правдоподобные теории.
Как мы уже видели, ученые не придают особого значения авторитетам и книгам, если те не представляют новых теорий, анализов или данных. Напротив, многие религии требуют от верующих и служителей клясться в приверженности неизменным доктринам, таким как Никейский символ веры, а у многих христианских колледжей есть свои «символы веры», которые должны ежегодно утверждаться руководством и сотрудниками. Ричард Докинз в статье в журнале Humanist подчеркивает и эти различия, и ошибочность утверждения о том, что наука – тоже религия:
Есть очень, очень важная разница между сильными (и даже страстными) чувствами по поводу того, о чем мы думали и что исследовали на основании объективных данных, и сильными чувствами по поводу того, что было внутренне раскрыто нам (или кому-то другому, а затем освящено традицией). Существует огромная разница между верой, которую ты готов защищать с фактами и логикой в руках, и верой, которая не подкреплена ничем, кроме традиции, авторитета и откровения.
Таким образом, у ученых нет веры – в религиозном смысле – в авторитеты, книги и ничем не подтвержденные утверждения. Есть ли у нас вера хоть во что-нибудь? Кроме того, объектами научной веры называют физические законы и здравый смысл. Занятия наукой, дескать, требуют веры не только в «упорядоченность природы» и «неведомый набор физических законов», но и в ценность здравого смысла в определении истины.
Оба утверждения неверны.
Упорядоченность природы – ее законы – это не предположение и даже не аксиома, а наблюдение. Логически можно допустить, что скорость света в вакууме способна изменяться от точки к точке, и хотя в этом случае нам пришлось бы в чем-то менять наши теории, это не было бы катастрофой. Другие законы природы, такие как относительные массы нейронов и протонов, вероятно, не могут быть нарушены, по крайней мере в нашем уголке Вселенной, потому что от этих закономерностей зависит существование наших тел. Как я уже отмечал, и эволюция живых организмов, и поддержание жизни нашего тела зависят от закономерностей биохимических процессов, обеспечивающих жизнедеятельность организма. Получается, что законы природы – это закономерности (допущения, если угодно), основанные на опыте. Примерно таком же опыте, как тот, что убеждает нас в неизбежности завтрашнего рассвета. В конце концов, Аристотель верил (в религиозном смысле), что более тяжелые объекты падают быстрее легких, но только эксперименты – как ни печально, не те, что связаны с Галилеем и Пизанской башней, – показали, что на самом деле при отсутствии сопротивления воздуха все объекты падают с одинаковой скоростью.
Далее, примиренцы обвиняют ученых в том, что те «верят в разум». Но здравый смысл – это не постулат априори, а инструмент, который, как было неоднократно показано, работает. Мы не верим в разум, мы его используем. И делаем это потому, что он дает результат и позволяет приблизиться к пониманию. Опыт заставил нас ввести дополнительные инструменты, такие как двойные слепые исследования и независимое рецензирование статей, представленных к публикации; научный разум придумал антибиотики, компьютеры и способ построить «дерево жизни» при помощи секвенирования ДНК разных видов. В самом деле, даже для обсуждения того, следует ли нам использовать разум, требуется разум! Разум – это просто способ оправдать наши убеждения, и если вы им не пользуетесь при оправдании хоть религиозных, хоть научных взглядов, то вы не заслуживаете ничьего внимания.
