Иногда недостаток охраны в тюрьмах можно определить по документам о найме дополнительного персонала. Указы постоянно устанавливают, что тюремная охрана должна избираться из числа самых состоятельных жителей. Один документ 1654 года уточняет, что эти жители должны быть «не воры и не бражники», в то время как другой определяет качества и обязанности охраны и целовальников: «Никаким воровством не воровать, зернью и карты не играть, не пить и не бражничать, блядни и корчмы не держать, и с города не дожив до сроку не сбежать, и над тюремными посиделцами всегда смотреть накрепко, а тюремных сиделцев ночною порою в день на кабак и по питухам не отпускать, а в ночи тюремных сиделцев в туну в тюремной избе запирать, и железа, ножов и топоров, пил и терпугов и трезупов и всякого ружья тюремным поседелцом держать не давать, а самим им Петру с товарыщем никакого вострого железья в печеном хлебе, в рыбниках и в калачах и в пирогах никоторыми мерами ни поднесть, и по сноровке им Петру с товарыщем, для своей безделной корысти, поседелцов из тюмы ни едина человека не отпустить»
[234]. Сомнительно, чтобы столь идеальная охрана вообще могла существовать.
Даже когда идеальная тюремная охрана была на страже, дневные заботы давали возможность для побега. Ночью заключенные возвращались в свои запираемые камеры, а в течение дня происходило большое количество перемещений сидельцев. Около 1666 года Котошихин сообщал, что родня уголовных преступников «отцы и матери, или иные сродичи и жена и дети» обеспечивали их едой. Он также замечал, что тем, у кого не было родственников, и тем, кто был заключен в тюрьму за менее значительные преступления, разрешали в течение дня покидать тюрьму скованными минимум по двое, чтобы просить милостыню. Указ 1669 года провозглашал, что заключенные не могут брать в долг у посетителей одежду или какие-либо вещи под страхом наказания кнутом
[235]. Существует множество свидетельств о заключенных, просивших подаяния. В 1641 году, например, заключенные «больших московских тюрем» жаловались, что им не дозволяют находиться на их привычных местах у оживленных ворот: они стояли вместе с другими пятьюстами нищими у Никольских ворот и умирали с голоду из-за недостатка подаяния. В 1660 году татарка находилась в заключении в Стрелецком приказе вместо своих сыновей, обвиненных в краже тысячи рублей. Смерть застала ее в предзакатные часы у здания приказа за поеданием хлеба с медом, которые она незадолго до того купила в городе на полученную милостыню
[236].
Из истории с татарской женщиной понятно, что заключенные могли ходить по тюремному двору днем, беседовать, есть и даже пить с охранниками. Несколько замечательных дел о побеге раскрывают эту тему. Человек, обвиненный в убийстве в 1688 году, однажды утром сбежал, пока тюремный сторож был в кабаке, покупая для себя и заключенных пиво на завтрак. Это произошло на следующий день после того, как охранник вывел нескольких сидельцев в город для посещения бани и кабака. Во время допроса охранник утверждал, что его товарищи по службе знали, что он делает, как если бы в этом не было ничего необычного. Другая история побега рассказывает об обвиненном в расколе Самойле, который был заключен в Посольском приказе в январе 1688 года, откуда он сбежал, когда его сторож уснул рядом с ним, оставив без присмотра шапку, в которой лежали ключи к кандалам Самойлы. Взяв их, он освободился и сбежал. Потом, после поимки, Самойла рассказывал, что не только охрана, но и «целовальники, толмачи и подьячие», находившиеся на дежурстве, спали. Он открыл и деревянные, и железные двери приказа, которые были не заперты, и ушел через Спасские ворота Кремля, а потом и через реку, притворившись священником. Он успел добраться из Москвы до Ельца на южном рубеже и был схвачен в феврале одним бдительным дворянином. Когда его вернули в Москву, то было приказано усилить охрану. Самойлу надлежало содержать в кандалах и железах «с великим береженьем», двое охранников должны были находиться с ним денно и нощно, без перерыва, а когда они менялись, то сопровождающая заключенного документация должна была передаваться из рук в руки
[237].
В случае побега вина за его допущение разделялась равномерно между охранниками. Их допрашивали, в том числе с использованием пыток; указы с XVI века и до Соборного уложения возлагали ответственность на местные сообщества за плохо возведенные тюрьмы и недостаток охраны. Охранники монастырской тюрьмы в Тихвинском монастыре помогли заключенному сбежать в 1687 году, передав ему сумку с едой и охотничью рогатину. Поручителям охранников (четырем монахам и восьми монастырским слугам) пришлось заплатить штраф. Арзамасский судья Я.Г. Чертков допрашивал тюремную охрану в 1719 году перед пыточными инструментами и даже приказывал подвесить сторожей на дыбе, но не начал пытать. В другом подобном случае пытка была применена
[238].
Преступники, не являвшиеся уголовниками, должны были обеспечивать себя в ожидании суда. Плата охране и плата за помещение в тюрьму, выплачивавшаяся обвиняемыми и ответчиками, упоминается с 1550 года и на протяжении всего XVII века. Указ 1630 года устанавливал стоимость содержания под стражей в две деньги в день, которые поступали напрямую в приказ
[239]. В итоге государство взяло на себя содержание тюрем: в 1662 году царь установил содержание для приказных тюрем, тюрем Москвы и всех городов, приказав выдавать из царской казны два алтына в день на человека. Но это не положило конец походам за милостыней и жалобам заключенных на то, что они «помирают голодною смертью». Петровское законодательство увеличило содержание в два раза в тюрьмах Москвы и Санкт-Петербурга, причем плата взималась с истцов
[240].
