— Что? — начальница трясущимися руками перебирала бумаги, она была в крайнем смятении, и все же этот вопрос, похоже, удивил ее.
— Мне постоянно поступала почта. Я думал, что это простая агитация. Там были только листы с выдержками из Библии.
— А что вас заставило думать по-другому?
— Семиконечная звезда. И надпись.
— Suprema lex… — прошептала Наталья Осиповна.
Домов улыбнулся.
— Знак семи судей, — объяснила босс. — И их суть.
— Высший закон?
— Да.
— Так кто использует этот символ?
— Та самая фирма, о которой, помните, вы говорили. Однако я никогда не слышала о том, чтобы кто-нибудь посылал кому-нибудь от них нечто подобное, и тем более никогда не делала подобного сама. Это какая-то бессмыслица!
— Тут наши с вами представления сходятся… — Антон поглядел на растерянную женщину перед ним.
Она отвечала на его вопросы, параллельно просматривая свои документы, что раньше никогда не было для нее сложным. Но так как ее теперешнее состояние нельзя было назвать нормальным, то, похоже, сейчас она никак не могла сконцентрироваться и постоянно брала, потом откладывала, снова беря и откладывая, одни и те же бумаги.
— Забудьте о письмах, — сказал Домов. — Лучше поторопитесь.
Начальница согласно кивнула. Меньше чем через десять минут у Антона на руках была толстая папка.
— Вы знаете, что Кири всегда помнит нить? Не важно, сколько времени прошло…
— Там все, что у меня есть, я не обманула.
— Я просто уточнил.
Тоша собирался выйти.
— Вы меня так и оставите? — спросила Наталья Осиповна, непривычно заискивающе.
— А вы хотели, чтобы я в благодарном порыве станцевал джигу?
— Ваше игривое настроение меня раздражает, — призналась начальница.
— Правда? — наивным тоном спросил ее посетитель. — Никогда бы не подумал.
— Ах, вот в чем дело… — догадалась та. — Значит, такова ваша месть. Издеваетесь надо мной, зная, что я уже на пределе. Вы ведь это чувствуете, так? Изощренно и отвратительно, Антон Владимирович. Милосерднее было бы просто со мной покончить.
— Я думаю, это скоро сделают за меня, — лицо Домова было удивительно мило и расслабленно. Этакая славная маска, скрывающая взгляд демона.
И главный бухгалтер видела то, что она скрывала.
— Точно, — прошептали ее дрожащие губы.
Антон схватил Кири за плечо и потащил за собой прочь.
— Вам не удастся, — услышал он за спиной. — Вы просто не сможете его найти!
— Тогда, возможно, у вас еще будет шанс надо мной посмеяться, — крикнул он в ответ, и добавил уже сам себе: — Хотя в аду будет ли на это время?
НЕНАВИСТЬ, ЧТО ОТРАЖАЕТСЯ В ГЛАЗАХ
Черные силуэты окружили его со всех сторон, полностью заполонив собою пространство. Их отвратительные лапы тянулись к нему, их когти рвали его плоть, их клыкастые обезображенные рты пили его кровь и жевали, смакуя, куски мяса. Их глаза смеялись. Их губы смеялись. Смеялись даже их тела. Его страдания вызывали в них бурю смеха. Такого пронзительного, такого издевательски-надменного.
Обессиленный и истощенный, он безропотно отдавался им. Снова и снова. Каждую ночь… заново. Погибая и возрождаясь вновь только для того, чтобы быть умерщвленным опять.
И лик Бога снова глядел на его муки издалека, окруженный этим притягательным светом. И он полз к нему, истекая кровью, отдавая последние силы. Полз, несмотря на предыдущие поражения. И так же, как и прежде, он почти достигал его, ликуя и наполняясь предвкушением, но оставался во тьме, в нескольких сантиметрах от своего спасения. Без сил, без воли, без надежды…
Тяжелые крупные капли плюхались своими округлыми телами о перила и пол балкона, растекаясь на нем, сливаясь с остатками своих братьев, вбирая в себя их сущность и становясь с ними единым. Они не могли противиться этой силе, сковавшей их вместе, не умели и не желали противиться. Как и люди. Как и люди, что так наивно полагали, что они отдельны от других. Как и люди, что были слепы, что не видели путы, которые оплели их так надежно. Что вели их, управляли ими, подчиняли и топили… Топили в бытие. Все ниже и ниже, туда, где не выбраться, где нет просвета, где давление превышает возможность сделать лишний шаг. Где никогда и не придет мысль совершить его.
Система.
Какое емкое слово! И как, черт побери, он оказался втянут в нее? Антон захлопнул бесполезную папку. Много бумаги и слов, но сути — почти никакой! Отчего он был так наивен, считая, что играет по своим правилам? Нет, правила написаны не им… и даже нарушить их ему не под силу…
Нет, она не обманула, Домов был уверен, просто он глуп. Как будто ей могло быть все известно. Три ха-ха! Сам ведь назвал ее пешкой, а пешкам незачем знать, кто ими управляет…
За окном разыгралось ненастье. Серые улицы были пропитаны влагой. Шелестели мокрые листья, трепетавшие от порывистого разыгравшегося ветра, что выворачивал редким прохожим зонты наизнанку. Кири сидела на подоконнике и ловила изредка попадавшие на него капли. Похоже, ей нравился дождь, ее лицо светилось удовольствием, когда она глядела на свои ладони, по которым растекались небесные слезы.
Под подоконником сидела кошка и смотрела на своего хозяина желтыми глазами, в которых или не читалось ничего, или вся мудрость мира. Тоша развалился в кресле.
Они были не дома. Не в том могильнике, что оставили. Там уже, наверное, полдвора всполошилось, хотя — кто ведает? — может, никто и никогда ничего не узнает… Невостребованный мотель на выезде из города с радостью принял их в свои захламленные и обтрепанные объятия. Грязная комната со старой мебелью и двумя ужаснейшими по своему исполнению картинами не оживала даже подпитанная этой неожиданно возникшей в ней жизнью. Серость ее нутра давила на рассудок, а затхлый воздух обдирал глотку.
Антон бросил папку на пол и встал. Кири поглядела на него с волнением.
— Мне надо пройтись, — сказал он девушке. — Посидишь тут?
Та хотела что-то сказать, но Домов перебил ее.
— Она будет тебя охранять, пока я не вернусь, — кивнул он на кошку.
— Правда?
— Конечно, — очень убедительно соврал Тоша.
— Хорошо, — улыбнулась Кири и вновь принялась ловить капли.
Все-таки очень странная…
Антон вышел в коридор. Ему не было жалко оставить свою квартиру, не жалко ничего из того, что он бросил, кроме одного… Домов облокотился на стену и то ли выдохнул, то ли прорычал что-то неразборчивое. Проклятье! Как же его оттуда забрать? Вызвать он никого не может, в машину он не влезет, как ни пытайся… не на себе же тащить, в самом деле!
