Криптоиндуктивист: Это я принимаю.
Дэвид: Поэтому не случайно то, что язык реализует концептуальную основу с помощью одного набора идей, а не другого. Он отражает текущее состояние проблемной ситуации говорящего. Именно поэтому форма вашей теории на естественном языке — это хорошее указание на её статус по отношению к текущей проблемной ситуации — решает ли она задачи или усложняет их. Но меня не устраивает не форма вашей теории. Мне не нравится её суть. Меня не устраивает то, что ваша теория ничего не решает, а только усложняет проблемную ситуацию. Этот недостаток явно проявляется при выражении теории на естественном языке и неявно при её выражении на вашем языке. Но от этого он не становится менее серьёзным. С тем же успехом я мог бы выразить своё недовольство на обыденном языке, на научном жаргоне, на предложенном вами языке или на любом языке, способном выразить нашу с вами беседу. (Поппер, кстати, считает, что всегда следует стремиться вести беседу, используя терминологию оппонента.)
Криптоиндуктивист: Возможно, в этом есть смысл. Но не могли бы вы уточнить, каким образом моя теория усложняет проблемную ситуацию и почему это должно быть очевидно даже человеку, для которого мой гипотетический язык является родным?
Дэвид: Ваша теория утверждает, что существует физическая аномалия, которой нет в соответствии с общепринятой теорией. Аномалией является мой предполагаемый иммунитет к притяжению. Безусловно, вы можете изобрести язык, который выражает эту аномалию неявно, так что в утверждениях вашей теории гравитации вам не придётся ссылаться на неё явно. Но ссылаться на неё вам придётся. Роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет
[28]. Допустим, что придуманный вами язык — ваш родной язык, да пусть даже родной язык всех людей, и все они верят, что придуманная вами теория гравитации истинна. Допустим, что все мы считаем её доказанной и настолько естественной, что используем одно и то же слово «эпадать» для описания того, что произошло бы с вами или со мной, если бы мы спрыгнули с башни. Ничто из сказанного ни в малейшей степени не меняет очевидную разницу между моей реакцией на притяжение и реакцией на него любого другого человека. Если бы вы спрыгнули с башни, падая вниз, вы, возможно, позавидовали бы мне. Вы могли бы подумать: «Если бы я только мог реагировать на притяжение так же, как Дэвид, а не так, как реагирую я, абсолютно по-другому!»
Криптоиндуктивист: Это правда. Только из-за того, что одно и то же слово «эпадение» описывает как вашу реакцию на притяжение, так и мою, я бы не подумал, что действительная реакция будет одинаковой. И наоборот, свободно говоря на этом предполагаемом языке, я бы очень хорошо знал, что «эпадение» физически будет разным для меня и для вас, так же как человек, говорящий на нашем обычном языке, знает, что слово «напиться» означает совершенно разные вещи в отношении человека, который испытывал жажду, и для пьяницы. Я бы не подумал, что «если это случится с Дэвидом, он будет эпадать так же, как я». Я бы подумал: «Если бы это произошло с Дэвидом, он бы эпадал и остался в живых, а если я эпадаю, то я погибаю».
Дэвид: Более того, несмотря на вашу уверенность в том, что я буду парить в воздухе, вы не понимаете, почему это произойдёт. Знать — не значит понимать. Вам было бы любопытно узнать объяснение этой «хорошо известной» аномалии. Это касается и остальных людей. Физики со всего мира съехались бы, чтобы изучить мои аномальные гравитационные свойства. На самом деле, если бы ваш язык действительно был общепринятым и все считали бы вашу теорию действительно доказанной, научный мир, вероятно, с нетерпением ждал бы моего рождения, и учёные становились бы в очередь, чтобы получить привилегию выбросить меня из самолёта! Но, конечно, само исходное предположение, а именно то, что ваша теория считается доказанной и выражается на общепринятом языке, нелепо. Теория это или не теория, язык или не язык, но в действительности ни один рационально мыслящий человек не примет возможность такой явной физической аномалии при отсутствии очень веского объяснения в её пользу. Следовательно, так же, как «по совокупности» отвергнут вашу теорию, отвергнут и ваш язык, поскольку это просто другой способ формулировки вашей теории.
Криптоиндуктивист: А может, всё-таки здесь скрывается решение проблемы индукции? Давайте посмотрим. Что меняет это наше новое понимание роли языка? Моё рассуждение было основано на видимой симметрии между вашей и моей позициями. Мы оба приняли теории, которые согласовывались с существующими результатами экспериментов и противники которых (кроме друг друга) были опровергнуты. Вы сказали, что я нерационально мыслю, потому что моя теория содержит необъяснённое утверждение, но я возразил, сказав, что на другом языке такое утверждение будет содержать ваша теория, поэтому симметрия сохранилась. Но теперь вы сказали, что языки — это тоже теории и что сочетание предложенного мной языка с теорией утверждает существование объективной физической аномалии, в отличие от того, что утверждает сочетание естественного языка с общепринятой теорией. Здесь нарушается симметрия между нашими позициями и разбивается приводимый мной аргумент.
Дэвид: Это действительно так.
Криптоиндуктивист: Я попробую ещё чуть-чуть прояснить это. Вы действительно называете принципом рациональности то, что теория, утверждающая существование объективной физической аномалии, при прочих равных условиях имеет меньше шансов дать истинные предсказания, чем теория, которая этого не утверждает?
Дэвид: Не совсем так. Теории, постулирующие аномалии без их объяснения, имеют меньше шансов, чем их конкуренты, дать истинные предсказания. С более общей позиции принцип рациональности заключается как раз в том, что теории постулируются для решения проблем. Значит, любой постулат, не решающий ни одной проблемы, следует отвергнуть. Это необходимо потому, что хорошее объяснение, модифицированное таким постулатом, становится плохим объяснением.
Криптоиндуктивист: Теперь, когда я понимаю, что есть объективная разница между теориями, дающими необъяснённые предсказания, и теориями, которые без этого обходятся, я должен признать, что это выглядит многообещающе для решения проблемы индукции. Похоже, вы открыли способ обоснования того, что в будущем вы станете полагаться на теорию гравитации при наличии только прошлых проблемных ситуаций (включая прошлые наблюдательные данные) и разницы между хорошим объяснением и плохим. Вам не придётся делать каких-либо допущений вроде «будущее, вероятно, будет похоже на прошлое».
Дэвид: Это открыл не я.
Криптоиндуктивист: Но, по-моему, и не Поппер. Во-первых, Поппер не думал, что научные теории вообще можно обосновать. Вы сделали чёткое разграничение между теориями, обосновываемыми с помощью наблюдений (как считают индуктивисты), и теориями, обосновываемыми с помощью рассуждений. Но Поппер такого различия не делал. А в отношении проблемы индукции он действительно говорил, что, хотя будущие предсказания теории невозможно обосновать, мы должны действовать так, словно они доказаны!
