Мне очень хотелось поговорить с космологом, который все же согласился принять эту премию. Профессор Джон Барроу, работающий на кафедре прикладной математики и теоретической физики в Кембридже, получил Темплтоновскую премию в 2006 г. Его ответ на мое письмо прямо касался вопроса о причинах важности космологии для моей концепции Бога как того, чего мы не можем знать: «Большинство фундаментальных вопросов космологии не имеют ответа. Собственно говоря, о некоторых из них я буду говорить на лекции в следующую субботу».
Отлично. Там-то я и услышу, чего, по мнению космологов, они не могут знать. По мере того как Барроу переходил от одного вопроса к другому, я, сидя в первом ряду аудитории, начал понимать, как мало мы, по-видимому, сможем когда-либо узнать о Вселенной. Барроу продолжал показывать непременные красивые картинки, которыми астрономы усеивают свои доклады, подтверждая накопившиеся у меня опасения о том, сколь мало то, что мы можем знать о нашей Вселенной.
Большой взрыв: «Нам кажется, что Вселенная возникла конечное время назад: в этот момент ее плотность была бесконечной, и ее температура была бесконечной. Было ли такое начало на самом деле, мы не знаем».
Размеры Вселенной: «Нет сомнений в том, что значительная часть Вселенной находится за нашим горизонтом видимости, но мы ее не видели и почти всю эту часть никогда и не увидим. Поэтому когда возникает вопрос, было ли у Вселенной начало, или конечна она, или бесконечна, мы никогда не сможем ответить на такие вопросы обо всей Вселенной».
Когда я встретился с Барроу после лекции и спросил, как ученые, подобные ему, могут принимать Темплтоновскую премию, он объяснил мне, почему, как он считает, Фонд Темплтона финансирует и награждает космологов. «Наука нравилась сэру Джону Темплтону потому, что она связана с прогрессом. Он считал, что космология работает над глубокими и важными вопросами, о которых нужно знать всем, чем бы они ни занимались – философией, религией, богословием… Нельзя заниматься этими предметами, не зная, что происходит в других областях науки».
Барроу считает, что вопрос о противоречиях между наукой и религией следует формулировать гораздо более точно:
«Тем, кто интересуется взаимодействием науки и религии, нужно усвоить, в частности, что сначала надо определить, о какой именно науке идет речь, – потому что взаимодействие может быть очень разным.
Космология и фундаментальная физика имеют дело со всеми этими великими вопросами, на которые заведомо не будет ответов. Там все привыкли к неопределенности, к незнанию и, до некоторой степени, к пониманию причин такого незнания. Те, кто работает в лаборатории, физики или биологи вроде Докинза, не привыкли к такой ситуации. Они считают, что любую задачу можно решить, если залезть в нее достаточно глубоко».
Не то чтобы Барроу пытался принизить то, чем они занимаются:
«Все думают, что самые сложные задачи у тех, кто изучает Вселенную. Ничего подобного. Например, понять, как работает мозг, гораздо труднее. Он гораздо сложнее. В космологии все происходит медленно, и для понимания есть удобные приближения. Можно взять простое симметричное решение и обрабатывать его, итерацию за итерацией. С человеческим обществом такого не сделаешь. Там вообще нет простых моделей».
Однако Барроу считает, что у той области науки, в которой работает он, есть явные отличия:
«В фундаментальной физике и космологии заранее известно, что некоторые задачи решить нельзя. Почему вообще существуют законы природы? Вопрос о числе измерений пространства и времени. Вопрос о существовании множественных вселенных. Была ли изначальная сингулярность? Бесконечна ли Вселенная? Можно придумать массу вопросов, на которые никто никогда не даст ответа. И это создает сложность другого рода».
Барроу получил Темплтоновскую премию именно за работу, в которой он выделил неустранимые ограничения научного исследования. Существует все усиливающаяся тенденция считать, что наука в конце концов сумеет заполнить все пробелы в знании, и Барроу прилагает все усилия, чтобы несколько охладить такую веру в могущество всезнающей науки:
«Вселенная устроена не ради нашего удобства. Она не есть упражнение в философии науки. Мы действительно не можем познать все это – и с этим ничего не поделаешь. Собственно говоря, мне казалось бы крайне подозрительным, если бы наши методы позволяли найти ответы на все эти фундаментальные вопросы. По-моему, такая ситуация была бы антикоперниканской. Поэтому то, что мы не можем решить некоторые задачи или не можем получить нужные нам данные, кажется мне коперниканским аспектом положения вещей».
Черные лебеди, искажения и конец задачника
По мнению Барроу, мы должны признать, что наше видение Вселенной чрезвычайно сильно искажено:
«Астрономия по большей части основана на наблюдении объектов, которые светятся в темноте, – звезд удаленных галактик, так называемой светящейся материи. Обычное вещество, из которого состоим мы и светящиеся звезды, составляет всего 5 % Вселенной. Светящаяся материя дает довольно необъективную картину. Она рассказывает о тех местах Вселенной, в которых плотность вещества настолько высока, что могут возникнуть ядерные реакции, вызывающие свечение».
В некоторой степени это относится и ко всей науке в целом. Наше видение Вселенной искажено в пользу того, что воздействует на наши органы чувств. Того, что на них не воздействует, мы просто не замечаем.
«Если бы мы жили на планете, постоянно покрытой облачностью, – скажем, на планете Манчестер, – у нас не было бы никакой астрономии. Зато мы могли бы много чего узнать о метеорологии».
Барроу считает, что космология очень сильно отличается от других наук – например от физики или гуманитарных дисциплин – и именно в этом может быть основная причина ее тесной связи с богословием.
«С точки зрения космолога, одно из отличий состоит в том, что ученые-естественники привыкли ставить опыты, проверять теории. Со Вселенной опыта не поставишь. Ее приходится принимать такой, какая она есть».
Многие современные ученые соглашаются с философским тезисом Карла Поппера о невозможности доказательства справедливости научной теории. Можно только попытаться опровергнуть такую теорию. Предположим, что все лебеди белые. Доказать это невозможно. Можно только опровергнуть эту теорию, обнаружив черного лебедя. Согласно взглядам, изложенным в книге Поппера, никакая теория, которая в принципе не может быть опровергнута, не может быть научной. Значит ли это, что из невозможности экспериментов в космологии следует, что целые ее разделы ненаучны? Барроу не собирается так быстро сдаваться:
«Философия науки, предлагаемая Поппером, невероятно наивна. Она неприменима к астрономии, так как, когда мы делаем наблюдения, мы не знаем, корректно ли они произведены. Поэтому предсказания могут быть опровергнуты просто потому, что кто-то ошибся в своем эксперименте. Или, что еще более вероятно, потому что в методе сбора данных содержались какие-то искажения».
Существование черных лебедей должно быть довольно сокрушительным ударом по теории, утверждающей, что все лебеди белые. Однако в менее прямолинейных случаях может быть гораздо менее очевидно, содержится ли ошибка в теории или в экспериментальных данных, и потому чересчур поспешно отбрасывать теории не следует. Может быть, этот лебедь извалялся в угольной пыли как раз перед тем, как мы его увидели.
