Ворон притулился на кровельном желобе декоративной башенки. На крыше и по карнизам дворца густо сидели птицы, что, в общем-то, неудивительно: дворец – самое высокое место в этом городе. При нормальном свете дня отсюда открывались бы северные утесы, а впрочем, и в тусклом свечении Страны Призраков вид был впечатляющим. Похоже, птицам вообще нравится озирать местность с высоты. Сам Найл высоту недолюбливал, но, глядя сейчас сверху глазами ворона, невольно приобщался к его довольству.
Интересно, а вот эта центральная башня, случайно, не апартаменты Мага? Что касается окна непосредственно под фронтоном, то оно было взято в подобие металлической клетки. Найл направил туда ворона, веля ему примоститься на решетке, но не посередине (это могло показаться подозрительным), а где-нибудь с краю. В нескольких метрах от окна, спиной к проходу, в тускло освещенном коридоре истуканами застыли двое вооруженных стражников. Такая неподвижность наталкивала на мысль, что это не люди, а манекены. Причина неподвижности выяснилась чуть погодя. Из стены напротив на стражников кошачьими зрачками светили два зеленых огонька – те самые механические глаза, что Найл встречал в коридорах дворца. Их предназначением, разумеется, было внушить всем и каждому, что они находятся под неусыпным наблюдением.
Найл направил птицу к соседнему окну, опять же усадив ее на поперечину с краю. Это помещение было хорошо освещено и, как Найл и ожидал, относилось к апартаментам Мага. Стены его занимали стеклянные стеллажи с какими-то приборами, но самой броской деталью интерьера здесь было что-то вроде светящегося столпа от пола до потолка. На всем своем протяжении этот столп переливался мягким синеватым светом – теплым, словно живым. Найлу он чем-то напомнил колонну в центре Белой башни, хотя и был поуже. Снизу вверх по нему, словно пузыри в некой жидкости, неспешно всплывали клубы темноты.
У дальней стены, спиной к окну, виднелся сам Маг – возле лабораторного стола, держа перед глазами пробирку, содержимое которой аккуратно взбалтывал.
Почему-то насторожившись, Найл заставил птицу сняться с поперечины и слететь на зубчатую стену, опоясывающую внутренний двор. Там сейчас стоял офицер и втолковывал что-то караульному взводу (по виду все как один пещерные жители). Что сразу бросалось в глаза, так это то, что вместо холодного оружия они держат при себе «жнецы».
Офицер (Найл узнал в нем Джелко, начальника дворцовой стражи) внушал им что-то с суровой серьезностью, которая отражалась на подчеркнуто внимательных лицах. К сожалению, мозг ворона не был приспособлен для приема телепатии, а сам Найл ничего толком уловить не мог. Он многое бы дал, чтобы узнать, в чем причина такой насупленной серьезности.
Солдат в первой шеренге задал какой-то вопрос, ответ на который Найл уловил вполне отчетливо: «Отстреливаться, но соблюдать осторожность. Эти штуки опасны».
В эту секунду по соседству с вороном попыталась устроиться крупная сорока, и тот неодобрительно каркнул: мол, что за наглость? Джелко глянул на птиц и вдруг насторожился. О ужас: ворон застыл, парализованный напором воли. Лапы подогнулись; он бы упал, не будь под ним опоры в виде зубца. Зато сорока камнем грянулась оземь. Найл поспешил заблокировать чужой напор ударом своей воли; офицер лишь проводил ворона изумленным взглядом.
Таким образом Найл усвоил важный урок: при дворце Мага даже птицы не могут чувствовать себя в безопасности.
Следующие полчаса ворон совершал облет дворцовых крыш. Найлу было любопытно, почему дворец занимает такую площадь. Как выяснилось вскоре, он представлял собой отдельный город в миниатюре. По внутренним дворам расхаживали и мужчины, и женщины с внешностью все тех же пещерных жителей. Опять же, все происходило в неестественной тишине. Выяснилось и то, что мужчинам и женщинам здесь разрешено совместное проживание (несколько корпусов явно представляли собой семейные общежития); кое-где во дворах виднелись даже натянутые веревки с бельем.
За тыльной стороной дворца, через стену, находилось серое, фабричного вида здание, смотревшееся здесь явно не к месту, – сложенный из бетонных блоков не то склад, не то цех годился скорее для второго уровня. Оттуда доносился глухой шум машин и какое-то бутылочное позвякивание. Найл направил ворона к одному из окон.
За закопченным стеклом с десяток женщин, облепивших какую-то движущуюся ленту с бутылками, усердно наполняли их белой жидкостью, брызжущей из трубок над лентой. Найл, совершенно не знакомый с конвейерами и заводским производством, смотрел на эту картину с неподдельным удивлением.
В это мгновение он рывком вернулся в свое тело с его ушибами и ссадинами: кто-то пробовал прощупывать его ум. Вначале он подумал, что это пытается установить контакт мать, и готовно открылся – состояние, во многом аналогичное чуткому вслушиванию в какой-нибудь отдаленный звук. Однако минуту спустя ощущение прошло. Затем за дверью камеры зажегся свет и послышался лязг отодвигаемых засовов.
В камеру вошел горбун. Даже при ее скудном свете было видно, что это явно результат «экспериментов» Мага: один глаз нормальный, другой – большущий – вылуплен луковицей; несоразмерно огромный нос выгнут на сторону. При горбуне был поднос с коркой хлеба и кружкой воды. Поднос он поставил на койку.
Внезапно до Найла дошло, что часы на руке отсутствуют.
«Сколько времени?» — осведомился он телепатически, но ответ прозвучал вполне обычно:
– Не скажу.
– Что значит «не скажу»? Не знаешь?
– Не положено, – строптиво ответил тюремщик.
Говорил он невнятно, как будто язык был великоват для рта. Не произнеся больше ни слова, он повернулся и вышел из каземата. Затем погас свет.
Хотелось есть. Несмотря на взбухшую губу, Найл быстро проглотил и корку и воду, у которой был противный маслянистый привкус. Через несколько минут начала одолевать тошнота – в воду, конечно же, подмешали рвотное.
В углу камеры стояло ведро с деревянной крышкой. Едва Найл успел до него добраться и встать на четвереньки, как его вырвало. Средство было сильным: судорожные позывы еще долго не унимались даже тогда, когда желудок опустел. Наконец Найл сел, обессиленно привалясь к стене. Его бил крупный озноб.
Пошатываясь, Найл добрел до койки и залез под одеяло. От слабости он прикрыл глаза и погрузился в полусон.
Валяясь в полном изнеможении, Найл с неожиданной отчетливостью вдруг вспомнил о Вайге. Лицо брата словно взирало на него сквозь полумрак каземата. Найл невольно вскинулся: последние несколько часов он совершенно о нем забыл. Охватило безысходное, беспомощное отчаяние: своим опрометчивым поведением он предал Вайга, обрекая его на смерть.
Вспомнилось и то, как Тифон, выяснив, сколько дней назад был отравлен Вайг, успокоил: дескать, есть еще уйма времени. Быть может, он знал, что затевается, и сам был участником заговора, в результате которого Найл угодил в темницу? А что же Герек? Невозможно представить, чтобы к этому был причастен и он. Хотя, если вдуматься, ничего нельзя исключать. От этого вывода из Найла словно ушла вся энергия.
