– А ну говори, чем ты тут занимаешься, – без прелюдий потребовал он.
Был он крепок, слегка мешковат, а одет в черный кожан и синие джинсы. Лицо у него отчего-то выпирало не в тех местах, как будто каждую кость ему перебили, а затем собрали, но плоховато. Звали его Крис Тирни, а репутацию он имел жесткого гангстера. У Коллектора на разъяснения времени не было. Он попробовал проскользнуть мимо, но Тирни его ухватил и дернул назад, при этом подступив на шаг ближе.
– Я задал тебе вопрос, – с нажимом сказал он.
Коллектор молчал.
– Говноед, – бросил ему гангстер. – Сейчас пойдешь со мной.
Он стал надвигаться на худосочного, неряшливого типа с желтыми ногтями, на котором пальто болталось как на вешалке. Но вместо того чтобы попятиться, доходяга-оборванец тоже двинулся на сближение. Тирни почувствовал удар в грудь, а все его тело поднялось, только кончики пальцев ног продолжали касаться земли. Он обвис на ударившей его руке, а шок от удара сменился вдруг резкой болью. Тирни попытался что-то сказать, но вместо слов изо рта у него хлынула кровь, обдав губы и подбородок. Пальцы конвульсивно сжали руку Коллектора, нащупав там рукоять ножа. Еще одна попытка что-то вымолвить оказалась безуспешной; да и что он мог теперь сказать?
Коллектор кончиками пальцев коснулся губ умирающего.
– Шшшш, – сказал он нежно. – Уймись. Сейчас все кончится.
Нож впился снова, и жизнь покинула Тирни с потоками воздуха и крови.
***
С прошлого раза, как я его видел, Клем нисколько не изменился. Волосы у него поседели еще на четвертом десятке, поэтому единственно, чего у него прибыло, это морщинок вокруг глаз и рта. От недавней поездки на юг у него еще оставался загар, а сам он слегка схуднул.
– Хорошо выглядишь, – похвалил я его.
– При отсутствии других вариантов питаюсь здоровой пищей, – сказал Клем и заказал себе чизбургер с двойной картошкой, но без майонеза. – В майонезе вся погибель, – пояснил он.
Клем был одним из сослуживцев, оставшихся в друзьях у моего деда после того, как тот ушел в отставку, и это дружеское расположение постепенно перешло с деда на внука, то есть на меня. В прежние времена на Манхэттене были копы, которые при виде меня готовы были перейти на другую сторону улицы, даже если б она была заминирована. Ну а здесь были другие, более заматерелые связи, с иной полярностью.
За едой мы болтали о том о сем, а затем откинулись на стульях у окна и стали смотреть на машины и дрейфующих мимо прохожих. Никто никуда особо не спешил, а грядущее Рождество в начале декабря казалось чем-то скорее желанным, чем напряжным.
– Клем, ты помнишь Джона Грэйди? – спросил я наконец.
Я вдруг ощутил, что само это имя мне произносить крайне неприятно. Оно словно загрязняло воздух, вытекая через оконную раму и обдавая ядом предпраздничную атмосферу снаружи.
– Джон Грэйди?
Клем прихлебнул пива и задержал его во рту, будто смывая тем само воспоминание об этом мерзавце.
– У тебя есть привычка ворошить старые призраки, – заметил он с укоризной. – Эдакий нездоровый интерес к мертвым душегубам.
– Из которых некоторые оказываются не так уж мертвы.
– Я о твоем бесспорном даре их пробуждать. Однако Джон Грэйди не из них. Он не вернется. Его смерть я видел своими глазами.
– Ты что, там был?
Я знал, что Клем имел отношение к тому расследованию, но никак не думал, что он лицезрел последние секунды Грэйди на этом свете.
– С похищением малышки Мэтисон у нас впервые за долгие месяцы появилась более-менее надежная зацепка. С его стороны вот так запросто схватить ее было непоправимой глупостью. Значит, он уже действительно тронулся на своих аппетитах и не мог их больше сдерживать. Мы вышли на его дом, но для малышки было уже поздно.
Он сделал глоток и поглядел мимо меня туда, где в оконном стекле виднелось его отражение.
– Ээх. Из всех своих дел за четверть века я помню от силы несколько, из-за которых хочется вот так взять и садануть кулаком о стенку. И это как раз одно из них. Слишком уж много «ах если бы». Ах если бы мы проворней установили связь похищений с машиной Грэйди. Ах если бы мы побыстрей сподобились выломать ту дверь. Если бы, если бы…
Но мы все же ворвались и застали там Грэйди со стволом, приставленным к башке. Казалось почти смешным, если б не было таким ужасным. Вот они все мы, с уставленными в него табельными «кольтами» – огонь на поражение, – и он со своей приставленной к голове пушчонкой, готовый сделать эту работу за нас. Другой-то исход все равно, думаю, не предвиделся.
Помню, как он, перед тем как пальнуть, сказал: «Это не дом. Это кров». Я до сих пор не понимаю, что он имел в виду. Место меньше всего было похоже на домашний очаг. Мебель не собрана, стены покрашены наполовину, дешевые обои приляпаны кое-как и уже начинают отходить. Пылища, грязища. А еще всюду зеркала. И вот эти самые зеркала, они и вышибали из колеи. Впечатление было такое, будто всюду движение: отражения и наши, и наших отражений. Я за всю свою жизнь не ощущал себя таким взвинченным.
Как раз когда Грэйди нажимал на курок, я стоял к нему ближе всех. Помню его лицо, его глаза. Понятно – то, что он творил, не умещается в голове и жуть неимоверная, но он очень терзался. Я видел это по нему. Вся кожа у Грэйди была красной от какой-то сыпи, губы искусаны до шрамов, веки вспухшие, отечные. Его что-то преследовало, он был изможден болью. Я стоял к нему ближе всех. Клянусь, в его глазах я видел свое отражения и знал, как он сейчас поступит, но пытался это предотвратить – не из жалости к нему, а от мысли, что если он умрет именно сейчас, то каким-то образом он заберет с собою часть меня, потому что я пойман, ухвачен его взглядом. Кажется бессмыслицей, правда? Я был в тот момент так взвинчен, так ошеломлен всеми теми зеркалами, что меня словно шибануло страхом. Как-то в обход сознания – рраз, и он во мне.
Грэйди между тем покосился направо, и при виде своего отражение как будто изменился; можно сказать, обмяк лицом. А затем даванул курок, и зеркало брызнуло осколками и кровью. Для него все кончилось. С ним в подвале мы нашли детские тела, а еще мальчонку Магуайера, который то приходил в себя, то уходил. Единственное, что утешительного можно сказать про детишек, это то, что, по словам медэкспертов, умирали они без особых мучений. Господи боже мой, но ведь речь идет о детях! До чего же мы дошли, коли тешим себя мыслью, что их страдания обрывались быстро!
Сокрушенно вздохнув, он поднял свою бутылочку пива – дескать, несите еще одну. Что до меня, то я сидел на кофе. Спиртное я теперь почти не употребляю. Вкус как-то отшибло.
– Невероятно, просто невероятно, что все это так произошло, – сказал Клем. – Странные вещи храним мы внутри себя. Сами о том почти не ведая.
Я подумал о Денни Магуайере; о том как его, завернутого в чужое пальто, вынес из подвала на руках полицейский. Вероятно, в ночь после нашего с ним разговора он плохо спал. Хотя, скорей всего, нелады со сном у него с того самого дня, как его похитил и увез к себе в дом Джон Грэйди. И теперь Денни тоже держит все это в себе, став до срока стариком.
