Но 200 лет назад сострадание встречалось редко. Наказание рассматривалось как Божья кара, а милосердие было неуместно. Хьюз в своей книге приводит сочиненную в 1790 году балладу, где воспевается отправка «воров, грабителей и злодеев» в бухту Ботани-Бей. Там, в частности, говорится:
Some men say they have talents and trade to get bread,
Yet they sponge on mankind to be clothed and fed,
They'll spend all they get, and turn night into day –
Now I'd have all such sots sent to Botany Bay.
There's gay powder'd coxcombs and proud dressing fops,
Who with very small fortunes set up in great shops.
They'll ran into debt with designs ne'er to pay,
They should all be transported to Botany Bay.
You lecherous whore-masters who practice vile arts,
To ruin young virgins and break parents' hearts,
Or from the fond husband the wife lead astray –
Let such debauch'd stallions be sent to the Bay.
(Кое-кто говорит, что обладает талантом и ремеслом, чтобы заработать на хлеб,
На деле же и пропитание, и одежду они вымаливают у добрых людей.
Они промотали все, что имели, путают день и ночь,
Всех таких пьяниц нужно сплавить в Ботани-Бей.
Беззаботные напудренные хлыщи и горделивые щеголи,
Что без денег идут в самые дорогие лавки.
Они лезут в долги и не собираются их возвращать.
Всех их нужно отправить в Ботани-Бей.
Вы развратники, шлюх повелители, мастера гнусных дел –
Что губят юных дев и разбивают сердца их родителей
Или жен уводят от добрых мужей –
Пусть таких развратных жеребцов сошлют в Ботани-Бей.)
Так что нечего удивляться тому, что австралийцы до сих пор бурно радуются, когда побеждают британцев в спортивных состязаниях.
Как обычно, диалектные слова тоже успешно путешествовали. Переселенцы, подобно колонистам на Западе, принадлежали по большей части к таким общественным классам, представители которых пользуются преимущественно диалектной речью. Здесь хорошо прижились многие диалектные слова, уже забытые в Европе. Так, слово dinkum (австрал. настоящий; истина) в Центральных графствах Англии обозначало работу, а fair dinkum (австрал. истинная правда) – полноценную дневную выработку; отсюда произошло выражение fair play (честная игра). Cobber – приятель, дружок – по-видимому, происходит от английского диалектного слова cob – испытывать симпатию (к кому-то). А использование в том же значении – приятель, товарищ – слова digger (имеющего самое распространенное значение «землекоп») пришло на австралийские золотые прииски с английских ферм.
К тому же, преступники привезли и свой собственный жаргон – flash, или kiddy talk (воровскую речь), от английского kid – красть, обжуливать.
Слова из лексикона преступного мира поразительно легко вошли в язык, а время безупречно очистило их. Словом chum в оксфордском колледже называют соседа по общежитию, а его первоначальное значение – сокамерник в тюрьме (ср. кореш) – давно забыто. Слово swag – мешок с награбленным – послужило одним из корней в слове swagman, бродяга, все имущество которого помещается в узелке. Так же сложилась судьба у слов bash (в значении «избить»), cadge (попрошайничать) и croak (в значении «умереть»), dollop (кусок, порция чего-то съедобного), grub (в значении «пища»), job (ограбление), judy (женщина), mug (лицо), pigs (свиньи – полиция), to queer (портить), seedy (жалкий, не внушающий доверия), snooze (бездельничать), stink (вонять, в значении «причинять беспокойство), swell (светский человек), whack (доля) и yoke (колодка, которую надевали на шею преступника; ярмо). Все это относится и к beak (в значении «судья»), lark (в значении «шутка», «шалость»), split (предать), stow it (замолчи, заткнись) – все эти слова можно встретить в Австралии ничуть не реже, чем на страницах «Оливера Твиста» или в Саутварке времен Шекспира.
Были и менее распространенные слова. Unthimbled означает, что у вас украли часы, полицейский агент получил название trap, вор – prig; lagged for your wind – ссылка на пожизненную каторгу, а если этот приговор выбил почву у вас из-под ног, значит, вы bellowser (пожизненный каторжник; второе значение этого слова – удар в живот). Само плавание до каторжной колонии называлось marinate (маринованием) или pike across the pond (прогулкой через пруд). Если заключенных сковывали друг с другом кандалами, то они оказывались married (женаты). Словарь уголовного жаргона новых обитателей Австралии собрал в 1812 году Джеймс Харди Во. По его словам, он записывал разговоры своих сотоварищей по каторге ночами, после тяжелой работы.
Было бы удивительно, если бы британцы не привезли с собой в Австралию классовую систему своего общества, но под влиянием местных условий ее, с одной стороны, модернизировали, а с другой стороны, упрочили. Здесь жили каторжники и их родившиеся в Австралии потомки, получившие название currency (белые уроженцы Австралии), и свободные переселенцы, именовавшиеся pure sterling (что можно перевести в данном случае как «монета без примесей» или «серебро высокой пробы»). Первые сформировали местный диалект, а вторые старались придерживаться лондонского варианта английского языка. Человеку, стремящемуся подняться по лестнице общественной иерархии, которая в Австралии выглядела почти так же, как и в Англии того времени (разве что разрыв между классами мог быть чуть пошире), нужно было овладеть английским языком «хорошего общества». И употребление таких слов и выражений, как caning (избиение палкой; от cane – тростник, лоза), когда речь шла о том, чтобы вкатить кому-нибудь сотню плетей, smiggins в значении «тюремный суп, ячменная баланда», scrubby brushes в значении «плохой хлеб» (буквально «мелкий кустарник») или sandstone в значении «человек с истерзанной после порки кожей» (буквально «песчаник»), определенно закрыло бы дорогу наверх.
Существует и такое слово, как bloody (кровавый, проклятый, чертовский и т. п.), имеющее продолжительную и небезынтересную литературную историю в связи с войной, насилием, богохульством и просто бытовой руганью. Не удивительно, что оно было весьма популярно среди заключенных и получило в Австралии широкое распространение. Один путешественник отметил, что слышал, как один из австралийцев употребил «отвратительное слово» 27 раз за четверть часа, и с помощью несложных вычислений вывел, что за 50 лет оно должно было прозвучать 18,2 млн раз. Он добавил также, что не сомневается в способности упомянутого австралийца достичь этого результата. Это наблюдение подтверждает и первая строфа стихотворения Джона О'Греди «Всеобъемлющее прилагательное» (The Integrated Adjective).
I was down on Riverina, knockin' round the towns a bit,
An' occasionally restin', with a schooner in me mitt;
An' on one o' these occasions, when the bar was pretty full
an' the local blokes were arguin' assorted kinds o' bull,
I heard a conversation, most peculiar in its way,
Because only in Australia would you hear a joker say,
«Where yer bloody been, yer drongo? 'Aven't seen yer fer a week;
«An' yer mate was lookin' for yer when 'e come in from the Creek;
«'E was lookin' up at Ryan's, an' around at bloody Joe's,
«An' even at the Royal where 'e bloody never goes.»
An' the other bloke said «Seen 'im. Owed 'im 'alf a bloody quid,
«Forgot ter give ut back to 'im; but now I bloody did.
«Coulda used the thing me-bloody-self; been orf the bloody booze,
«Up at Tumba-bloody-rumba shootin' kanga-bloody-roos.»
(Я бродил по Риверайне
[50], шлялся по городам,
Не упускал случая посидеть с пивной кружкой,
И как-то раз в битком набитом баре,
Где местные парни спорили о разных породах быков,
Я подслушал разговор – весьма своеобразный, в некотором смысле –
Ведь только в Австралии можно услышать такую болтовню:
«Ихде, проклятье, ошивался ты, придурок? Неделю тебя не видал;
И твой кореш все ждал, когда ты заявишься с Крика,
Тебя искали и у Райана, и в чертовом заведении Джо,
И даже в «Рояле», куда ты ни черта носу никогда не совал».
А второй парень отвечал: «Видел его. Задолжал ему пол, черт его дери, хвунта,
Напрочь запамятовал отдать, но теперь-то, проклятье, вернул,
А ведь это мне и самому, блин, сгодились бы, хушь на пойло-горлодер,
Чтоб под тумбу – черт ее – румбу пошмалять по кенгу-мать их – ру.)
Как это бывает со многими диалектами, креольские и нестандартные варианты английского языка – то, что отторгалось высшими слоями общества, – зачастую бережно сохранялись в других слоях общества как одно из отличий от «говорящих по правилам». Это язык отверженных, которые все же достаточно уверены в себе, чтобы противопоставлять себя хозяевам жизни. Это знак принадлежности к клану, выражение вызова и внутренней свободы, обеспеченной законами клана.
