Широко признан вклад Вордсворта в английскую поэзию. По выражению Теда Хьюза, «если обращаться к прошлому, он первый, кого мы видим». В порядке возрастания он назвал Вордсворта, Мильтона и Шекспира. Значителен вклад Вордсворта и в историю приключений английского языка: в 1798 году в предисловии к «Лирическим балладам» он подчеркнул, что поэзию можно сочинять настоящим человеческим языком и что для выражения глубоких чувств она не нуждается ни в особом поэтическом языке, ни в замысловатых словах, ни в нарядных одеждах. К тому же он предпочитал писать о сельской жизни, окружавшей его в детстве, а детство его прошло географически неподалеку от мест, где родился Бёрнс, хоть это и был другой мир. В отличие от Бёрнса Вордсворт обучался в прекрасной классической гимназии и затем в Кембридже, путешествовал по Франции и Швейцарии, пользуясь возможностями, доступными лишь немногим. То, что он, погрузившись в повседневность Озерного края, писал о простой сельской жизни, представляется еще более примечательным. Причина же была в том, что «в таких условиях непременные страсти сердечные находят лучшую почву для достижения зрелости, менее ограничены и говорят на более понятном языке; что в таких условиях жизни наши основные чувства существуют в состоянии большей простоты и искренности и, следовательно, могут быть рассмотрены более достоверно».
Автор на этом не остановился: «Заимствован и язык этих людей (очищенный, конечно, от того, что представляется существенными недостатками, от всех укоренившихся и осмысленных причин неприязни), поскольку такие люди ежечасно имеют дело с тем лучшим, из чего происходит лучшая часть языка». В этом заключается целая философия, и держится она на любви Вордсворта к первому периоду Французской революции, в которую он оказался вовлечен:
Bliss was it in that dawn to be alive
But to be young was very heaven!
(Жить и видеть ту зарю – блаженство, а быть молодым – рай!)
Учитывая, что Джонсон ранее критиковал Шекспира за использование в «Макбете» слова нож («слово лавочников, инструмент мясников и поваров»), выбор Вордсвортом простых слов для передачи сильных чувств оказался шагом смелым и значимым. Для Вордсворта это был не только манифест: автор следовал принятому решению в поэмах и стихотворениях, занявших достойное место в английской литературе. Он осознавал всю ответственность такого шага. «Если читатели, привыкшие к витиеватости и бессодержательной фразеологии многих современных писателей, – утверждал он, – дочитают эту книгу [ «Лирические баллады», 1798 год] до конца, им, вероятно, придется нередко испытывать странное и неловкое ощущение: они станут оглядываться в поисках поэзии». Поначалу и многие годы спустя его осуждали за то, что он дерзнул творить поэзию из народной речи. В какой-то мере он вернул ее в лоно древнеанглийского языка.
За несколько лет до этого, в 1790 году, Томас Пейн написал трактат «Права человека» простым слогом, чтобы продемонстрировать, что «такой стиль не препятствует точности мысли и выразительности». Согласие в подходе автора политического труда, столь значимого для политической мысли, и юного поэта, которому суждено было оказать еще большее влияние на поэзию, имело непреходящее значение для развития английского языка. Получили доказательство заложенные в «простом языке» выразительная способность, поэтичность, умение передавать глубокие значения и чувства. Если представить себе мир, которого не коснулись идеи Пейна, Вордсворта и их последователей, то в нем высокие мысли и глубокие чувства можно было бы выразить только языком, отделенным от языка повседневного. Полагаю, Вордсворт оставался верным изначальной и проверенной форме языка. Он сохранил древний язык повседневной речи, возвысил его и снабдил неиссякающим зарядом литературной энергии.
Между тем в светском обществе манера говорить стала неотъемлемой частью самого общества: все оно было сосредоточено на речи и манерах, и те, кто не мог говорить так, как требовалось, рисковали оказаться предметом насмешек. Ричард Бринсли Шеридан, сын преподавателя ораторского мастерства Томаса Шеридана, внес свой вклад, создав персонажа по имени миссис Малапроп.
Ее фамилия происходит от французского mal a propos, что значит «неуместный». В речи ее наблюдался серьезный недостаток: она заменяла слова, которые намеревалась произнести, другими похожими по звучанию словами. В пьесе «Соперники» 1775 года героиня говорит: «Я не буду предварять прошлого»
[39] (Make no delusions to the past), произнося delusions (обман, заблуждение) вместо allusions (ссылка, упоминание, намек). «Сегодня я перехватила еще одну записку от этого объекта», – сообщает героиня в русском переводе пьесы (в оригинале «I have interceded another letter from the fellow», буквально «ходатайствовала» вместо «перехватила») и гордо заявляет: «Если я чем-нибудь и могу похвастать, то это именно своими оракульскими способностями, богатым запасом всяких остроумных эпитафий» (If I reprehend anything in this world, it is the use of my oracular tongue, and a nice derangement of epitaphs). И еще: «Она упряма, как аллегория на берегах Нила» (аллегория вместо аллигатора). Или: «С тех пор как я произвела полную экзекуцию всей этой истории, я сделала все, что в моих силах: давно уже катастрофически запретила ей и думать об этом объекте, рассказала ей о продукте сэра Энтони, но должна, к сожалению, консультировать, что она решительно отвергает все партитуры, которые я ей предлагаю».
Термин малапропизм был впервые употреблен в 1830 году. Но уже Моток, персонаж «Сна в летнюю ночь», часто путал слова, что забавляло публику в шекспировском «Глобусе»:
Но он был «простым мастеровым», так что насмешки были в порядке вещей. А вот миссис Малапроп считалась культурной леди из пронизанного тщеславием среднего класса, и даже в обществе, где другой персонаж «Соперников», сэр Энтони Абсолют, мог воскликнуть: «Да будь у меня тысяча дочерей, Богом клянусь, я бы их скорей чернокнижию обучал, чем грамоте», ей полагалось знать, что к чему. Расстановка ударений, выбор слов, грамматика и вообще все, что касалось языка, было в руках тех, кто претендовал на положение Того, Кто Лучше Знает. Хоть в сатире, как в «Соперниках», хоть в назидательных трактатах, как в эссе Филдинга о беседе (где автор учит читателя правильно вести беседу и рекомендует, в частности, выбирать темы, понятные всем присутствующим), литераторы Англии, опиравшиеся в равной степени на мнения Вордсворта и Джонсона, стремились научить читателя наилучшим образом использовать язык и правильно говорить на нем, а те, кто не следовал их исключительным высочайшим правилам, заслуживали насмешек, пренебрежения, недоверия или даже полного презрения.
В этих условиях на сцену выходит Джейн Остин, литератор и романист (романы изначально занимали весьма скромное, даже низкое положение в литературной иерархии, подходящее разве что для женщин), проза которой так кристально ясно обрисовала Англию эпохи перехода от Просвещения к романтизму, как не смог никто до нее и мало кто после. Не сделав никаких судьбоносных заявлений, Джейн Остин подчинила себе английский язык. Благодаря редкому дару, своими описаниями, диалогами, повествованием, внутренним ритмом она открыла все лучшее в английском языке и проложила для нашего языка-путешественника новый путь.
