Изучив крупные научные прорывы, Ротенберг пришел к выводу, что большинство из них обусловлены янусовым мышлением. К примеру, как Эйнштейн додумался до общей теории относительности? Он осознал, что для человека, спрыгнувшего с крыши, гравитационное поле вокруг как бы не существует, хотя и вызывает падение. Получается, что наблюдатель одновременно находится и в покое, и в движении. Впоследствии Эйнштейн назвал эту догадку «самой счастливой» в своей жизни.
Другой физик, Нильс Бор, догадался, что свет – это и волны, и частицы. Тоже янусово мышление. Как может быть верным то и другое одновременно? Задать этот вопрос (даже не ответить на него!) – значит сделать первый шаг к творческому прорыву. И Бор это понимал. Когда вы поступаете таким образом, мысль не ускоряется, а замедляется. Но, по догадке Бора, в момент «зависания» чаще всего и происходят творческие прорывы.
Янусово мышление не только описывает творчество, но и культивирует его. В одном эксперименте психологи раздели испытуемых на две группы. Одну из них нацеливали на янусово мышление, пичкая парадоксальными идеями, а другую нет. Затем обеим группам предложили тест на решение творческой задачи. Более креативно подошла к делу первая группа, у которой тренировали янусово мышление.
Интересно, касаются ли эти закономерности творческих мест, а не только творческих людей? Шотландия времен Просвещения была раем парадоксов. Мы – британцы и не британцы. Мы – большая нация и маленькая нация. Мы уверены в себе и не уверены в себе. Мы практичны и азартны. Мы – оптимистичные пессимисты. Неудивительно, что именно перу шотландского психиатра принадлежит важная работа «Разделенное "я"». Вся эта нация состоит из разделенных «я», эдаких мастеров Броди.
Куда бы я ни бросил взгляд в Эдинбурге, на прошлое или настоящее, я натыкаюсь на противоречия. К каждому тезису находится антитезис. Но, в отличие от Нильса Бора, я считаю этот парадокс досадным и дискомфортным. Пожалуй, если кто-то и может мне помочь, то это Дэвид Юм – сентиментальный атеист, социальный интроверт, человек мыслей и действия. Его изваяние я нахожу на Королевской миле – главной артерии старого Эдинбурга. Юм, облаченный в античную тогу, выглядит умиротворенным, почти кротким. Кстати, об Античности: шотландцы восхищались греками и доныне любят называть Эдинбург «северными Афинами». (А от местного остряка я услышал даже, что это «Афины были южным Эдинбургом».)
Юм еще больше, чем Смит, был типичным шотландским гением. Человек сильной воли и глубоко неуверенный в себе, компанейский и замкнутый, он стал «первым великим философом Нового времени», пишет историк Артур Херман.
Юм поступил в Эдинбургский университет в 12 лет, что было рано даже по меркам того времени. Поначалу он, следуя желанию семьи, штудировал право, но его «тошнило» при одной мысли о карьере законника, и вскоре он понял, что питает «неодолимое отвращение ко всему, кроме занятий философией и общими знаниями». Родственники думали, что он сидит за учебниками по юриспруденции, а он «тайно поглощал» Цицерона и Вергилия. Ничто не стимулирует интеллект больше, чем запретное знание.
Некоторые из своих лучших работ Юм написал еще в молодости. Ему и тридцати не было, когда он опубликовал «Трактат о человеческой природе». Правда, книга «провалилась, едва успев выйти из печати», как впоследствии вспоминал Юм. Но молодой философ не сдавался (гений есть гений!) и вскоре стал широко известен в Британии и других странах. В наши дни «Трактат» входит в круг философской классики.
Юм исследовал процесс познания. Откуда мы черпаем знания? Он поставил ряд мысленных экспериментов и пришел к радикальному для своего времени выводу: всякое знание начинается с непосредственного опыта – впечатлений, и только впечатлений. Восприняв экспериментальный метод Исаака Ньютона, Юм применил его к перипетиям человеческой жизни. Он ставил опыты на самом себе: скажем, по нескольку дней обходился без еды, чтобы выяснить реакцию мозга на голод. Он пытался создать «науку о человеке».
Юм считал, что нет науки важнее, ибо как мы можем познать мир, если не поймем самих себя? Согласно Юму, эта задача сложна, а то и неподъемна, ибо мы не способны в полной мере выйти за пределы самих себя (как фотоаппарат не может сфотографировать себя). Философы могут лишь констатировать, что «нечто ощущается умом».
Да, это был скептик. Сомневался во всем подряд, даже в собственных сомнениях. Неудивительно, что он был неверующим. Это стоило ему поддержки церкви и двух профессур – но все же, к счастью, не жизни.
Юм был рационалистом, но не в холодном и бездушном смысле слова. «Утоляй страсть к науке, но пусть твоя наука будет человеческой, – призывал он. – Разум – раб страстей и должен быть таковым». Этими скупыми словами он бросил вызов столетиям философской мысли. Большинство философов, начиная с Аристотеля, утверждали, что человека отличает от животных способность разумно мыслить. Однако, пишет Херман, «Юм отметил, что людьми не руководят и никогда не руководили разумные способности». Согласно Юму, разум не определяет, что мы хотим, но лишь то, как мы это добываем.
Все эти радикальные идеи Юм высказывал с улыбкой, ибо, в отличие от многих своих строгих коллег, находил в философии радость. В письме к другу он признавался: «Наибольшее Счастье для меня – чтение, прогулки, ничегонеделание и дремота, которую я называю размышлением». Юм неделями не выходил из кабинета, читая и думая, после чего снова появлялся на людях, «целиком и полностью готовый жить, разговаривать и действовать в повседневной жизни, подобно остальным людям». Он был завсегдатаем эдинбургских таверн и многих клубов.
Юм отличался не только общительностью, но и неугомонностью. Одно время он жил в Лондоне, находя странное удовольствие в статусе аутсайдера. Из письма другу: «Здесь некоторые ненавидят меня, поскольку я из вигов, а некоторые – поскольку я атеист. Все ненавидят меня за то, что я шотландец». Жил он и в Париже. Le bon David
[44], как его прозвали, посещал местные салоны, где полемизировал с Руссо, Дидро и прочими интеллектуальными гигантами. Недолгое время он даже подумывал, не стать ли ему французским гражданином, но это было чересчур. Юм вернулся в Эдинбург.
Тамошняя демократическая стихия была ему очень близка – обстановка, в которой кузнец и профессор делили одно социальное пространство, а зачастую и одну бутылку вина. Юм был убежден, что такая социальная прозрачность стимулирует шотландский гений, ибо «эпоха, которая порождает великих философов и политиков, видных военачальников и поэтов, обычно изобилует умелыми ткачами и кораблестроителями».
И это, думал Юм, не пустая случайность и не подачка со стороны интеллектуалов. Философ нуждается в ткаче не меньше, чем ткач в философе. Неудивительно, что Адам Смит проводил за разговорами с торговцами не меньше времени, чем за изучением книг. Он лишь следовал совету своего друга Дэвида Юма: «Будь философом. Но среди всей своей философии останься человеком». Я читаю эти слова и улыбаюсь. Пронырливые шотландцы даже философию превратили в практическое занятие.
