Наверное, шотландцы могли бы остановиться на этом. Однако творчество живет по иным принципам. Уж если оно возникло, то не иссякнет просто так: прорывы в одной области вдохновят прорывы в другой – и вы окажетесь в золотом веке, не успев даже оглянуться. Действительно, стремление улучшать вскоре распространилось на другие дисциплины – в том числе ту, которая для всех нас есть вопрос жизни и смерти.
Я гляжу на странный предмет и ломаю голову: что за диво? Любой золотой век, как и любая семья, имеет свои причудливые артефакты. Эти пережитки старины, пылящиеся в музеях, вызывают как минимум недоверие, а порой и более сильные чувства. Мне вспоминаются гладиаторские щиты римских времен, пояса целомудрия елизаветинской Англии и американские фондюшницы 1970-х гг. «Ну и странными же были наши предки!» – думаем мы.
Впрочем, большего курьеза я еще не видывал. Помещенный за стеклом в Национальном музее Шотландии, этот кусок дерева имеет форму подковы и металлическое кольцо сверху. Может, им пытали в темницах? Так себе просвещение… Но нет: ярлычок сообщает, что я смотрю на воротник. Для мертвых.
Не поймите превратно: я люблю модные вещицы. Но «воротник из гроба» (так их еще называют) не вызывает жажды обладания. Кто вообще додумался делать воротники для трупов?! Я всматриваюсь и замечаю, что воротник увесист и напоминает кандалы, словно с целью помешать побегу. Неужели передо мной система защиты от сверхъестественного?
Увы, нет. Эти воротники – защита от расхитителей гробниц. Боялись не упырей и не обычных жуликов – боялись исследователей человеческой анатомии, таких как Микеланджело. По закону препарировать можно было лишь трупы казненных преступников, а их на всех не хватало. Поэтому «креативные» (и практичные) студенты-медики пробирались ночами на кладбища. Дело было рискованное: поймают – мало не покажется.
И все же спасибо отважным грабителям за то, что натолкнули меня на одно из величайших достижений шотландского Просвещения – медицину. Быть может, ни в одной другой области шотландцы не добились столь многогранного и быстрого прогресса. Величайшие светила европейской медицины работали на западе Шотландии, отделенные друг от друга несколькими километрами и годами. Шотландский врач Джеймс Линд доказал, что употребление в пищу лимонов защищает от цинги, косившей моряков по всему земному шару. Уильям Бакан, еще один врач, внес революционное предложение: доктора обязаны мыть руки перед осмотром пациентов. Шотландцы же первыми взялись осваивать операции под хлороформом. В мгновение ока провинциальный Эдинбург стал мировым центром медицинского образования. Выпускники его рассеялись по всему миру, основав ряд медицинских факультетов, в том числе в Нью-Йорке и Филадельфии.
Медицинская наука была новейшей технологией того времени (как ныне цифровая технология), а Эдинбург – ее Кремниевой долиной. Но ее героями стали не интернет-гуру вроде Стива Джобса и Марка Цукерберга, а врачи (вроде Джона Хантера) и химики (вроде Джозефа Блэка).
Но почему медицина? И почему Эдинбург? Эти вопросы не дают мне покоя, пока я карабкаюсь по лестнице старой Королевской больницы, расположенной в мрачном особняке из красного песчаника, что примыкает к медицинскому факультету, действующему и поныне. Я прохожу через консультационные залы и тусклые коридоры, которые будто и не изменились со времен Артура Конан Дойла. Приятная женщина всего за несколько фунтов вручает мне билет в Медицинский музей. Это официальное название. А неофициальное – «дом ужасов».
Как и герои Кремниевой долины, медицинские гении Эдинбурга оставили след в истории средствами и процедурами, которые задним числом могут показаться смехотворно (и пугающе) примитивными. Мы смотрим на них снисходительно: мол, позавчерашний день. В эпоху цифровых технологий такую же самодовольную ностальгию вызывает Commodore 64. А в медицине – инструменты вроде трефина, один из которых выставлен в витрине и здесь. Ни дать ни взять штопор с деревянной ручкой. Как сообщает плакат, он использовался для снижения внутримозгового давления после перелома черепа. Очень оптимистично… Все же мне больше по вкусу Commodore 64.
Впрочем, зря я так. В свое время этой маленький факультет был в авангарде мировой медицины. Он помог вывести медицину из варварства, когда операциями занимались брадобреи, на научный уровень.
Я глубже ныряю в здание и узнаю много нового. Оказывается, медицинский факультет построили (кто бы сомневался!) из чисто практических соображений. Его основатель Джон Манро полагал, что лечить пациентов и обучать хирургов экономически выгоднее на родине, а не за рубежом. Изыскали деньги и принялись строить больницу, а рядом с ней и медицинский факультет. Когда в 1729 г. больница открылась для пациентов, в ней было всего шесть мест. Поначалу хирурги (как нынче сантехники) приносили инструменты с собой, но вскоре и больница, и вуз превратились в учреждения мирового уровня. Здесь снова не обошлось без Америки. В роли посредника между Шотландией и колониями выступал Бенджамин Франклин: он устраивал молодых американцев учиться в Эдинбурге. Как минимум один из выпускников этого медицинского факультета, Бенджамин Раш, впоследствии подписал Декларацию независимости.
Медицина внезапно стала котироваться более всех других дисциплин. Сколько переживаний это доставило родителям! Шотландские матери спали и видели, как их чада станут врачами. Мечты сбываются: к 1789 г. 40 % студентов города учились на медицинском факультете.
Каков был контингент учащихся? Талантливых и амбициозных юношей хватало. (Женщин не принимали до 1889 г.) Они могли бы учиться на пасторов, но авторитет церкви падал, и люди все больше уходили в медицину. Так в наши дни государственной службе часто предпочитают деньги и ореол Уолл-стрит и Кремниевой долины. Кстати, понятно, почему иногда профессии переживают взлет. Число гениев в той или иной области обусловлено не числом талантов, а привлекательностью этой области. Скажем, почему сейчас меньше гениальных композиторов, чем в XIX веке? Дело не в том, что музыкальные таланты повывелись или что нас одолел генетический дефект. Просто амбициозная молодежь не идет в музыку. «Здесь будет взращиваться то, что почтенно…»
Медицина позволила развернуться именно шотландскому типу гения. С одной стороны, это практическое занятие: оно позволяет ощутимо помочь пациентам. С другой стороны, в нем есть теоретическая составляющая. Подобно современным обитателям Кремниевой долины, врачи Эдинбурга видели в себе первопроходцев. И, подобно Кремниевой долине, медицинский Эдинбург ознаменовался коллективным гением.
Я поднимаюсь по лестнице. На стене висит черно-белая фотография столовой залы. Возле фотографии примостился графин для виски с бороздчатыми краями и стеклянной пробкой. Его сопровождает портрет симпатичного толстяка средних лет. Это Джеймс Янг Симпсон, акушер и чудак, яркий пример шотландского успеха. Седьмой сын деревенского булочника, Симпсон рано выказал научные таланты. В 14 лет его приняли в Эдинбургский университет.
Как и многих новаторов, его влекло вперед горячее желание разрешить загадку, в данном случае – исправить несправедливость. В бытность молодым врачом вчерашний выпускник медицинского факультета Симпсон увидел, как мастэктомию делают без анестезии – процедура крайне неприятная для всех присутствующих, особенно для пациентки. И Симпсон решил: надо что-то делать. Он посвятил себя разработке анестезии – вопрос, которым толком никто еще не занимался.
