История Флоренции есть история денег и гения. Я знаю, что эти два слова редко встретишь в одной фразе. Казалось бы, гении дышат высокогорным воздухом, не ведающим удушливых паров наличности, трансфертных платежей и уж тем более актуарных таблиц. Гений выше этого. Гений чист. Гения нельзя купить.
Но это – красивая иллюзия. Деньги и гениальность находятся в тесной спайке и неразлучны, как молодые любовники.
И все же что именно связывает деньги и гений? Можно ли согласиться с красочным выражением Дэвида Лоренса, что вся культура выстроена на «глубоком дерьме наличности»? Грубо говоря: не потому ли во Флоренции произошло Возрождение, что Флоренция могла себе это позволить? Или дело обстоит сложнее? Я собираюсь ответить на этот вопрос, и у меня есть план. План включает в себя серьезное чтение, полевые исследования и… искусствоведа с собакой.
Искусствоведа зовут Юджин Мартинес. Из всех экскурсоводов, историков, аспирантов и прочих, кто зарабатывает на хлеб флорентийской культурой, мое внимание привлек именно он – сначала в Интернете, а затем и в реальном мире.
Он и сам в чем-то человек Возрождения: гид и искусствовед, гурман и собачник. Его туристическая компания называется Ars Opulenta, что в переводе с латыни значит «Изобильное искусство». Хорошее название – сочное и полное позитива. Хотя больше всего Юджин подкупил меня собакой. Если другие веб-сайты предлагали услуги строгих людей на фоне Барджелло, галереи Уффици и прочих достопримечательностей – мол, с искусством не шутят, – то сайт Ars Opulenta встретил меня фотографией Юджина в обнимку с дворнягой. Оба улыбались, а далеко на заднем плане алел купол Санта-Мария-дель-Фьоре. Историческое здание воспринималось как заметка на полях, штрих к главному – радости. Именно в радости Юджин видит подлинную цель великого искусства. Как он позже скажет мне, «надо получать удовольствие от удовольствия». В этом вся Флоренция. Такой она была и такой осталась.
Юджин вырос под сенью «Клойстерса»
[33], в неуютном Нью-Йорке – городе уличных автомойщиков
[34], стриптиз-клубов и долгов. Однако еще в юности он ощутил зов живописи и откликнулся на него. Специализировался по истории искусства в Нью-Йоркском университете, а попутно (вдруг пригодится) изучил и графический дизайн. Потом пошел работать в рекламное агентство – делал оформление реклам для банков. Не самое высокое искусство, но на жизнь хватало. Затем перешел в журнал Beaver, где искусство еще менее высокое, но, опять же, с голоду не умрешь.
Однако вскоре не выдержал. Влюбившись сначала в итальянца, а потом и в Италию, он спустя полгода переехал туда. Это случилось лет тридцать назад. На первых порах, как и все приезжие, он подчас выглядел дураком. Однажды заказал капучино в два часа дня. Окружающие уставились на него с изумлением: либо псих, либо американец – ведь ни один уважающий себя итальянец никогда не закажет капучино после полудня. Но вскоре Юджин изучил все подводные камни, заговорил по-итальянски и освоил искусство получать удовольствие от удовольствия.
Он открыл собственное турагентство и быстро сообразил, что его псина пригодится в бизнесе. Искусствовед с собакой вызывает больше доверия. Ведь искусство с его «гениями» устрашает. Люди думают: «А что, если мы не поймем эти шедевры? Что, если выдадим собственное невежество? Что, если (вполне закономерный вопрос) мы попросту не доросли до этих высот?» Улыбающаяся собака позволяет расслабиться и почувствовать себя комфортнее.
…Я иду на встречу с Юджином. Путь недалек, но вокруг море туристов. Я не Моисей и волнами не повелеваю, поэтому приходится протискиваться сквозь толпу, минуя джелатерии и уличных шаржистов, аккордеонистов и лоточников, продающих портреты Боба Марли. Наконец нахожу небольшое кафе, где мы условились встретиться.
Юджин приходит один, без собаки, но это не уменьшает его обаяния. Тридцать лет итальянской жизни – сначала в Риме, потом во Флоренции – не стерли ни целеустремленности походки, ни добродушной грубоватости. Невысокий и слегка располневший, он одет по моде скорее южного Бронкса, чем Южной Италии.
Юджин заказывает крохотную порцию кофе, а я, все еще под впечатлением от Китая, останавливаю свой выбор на зеленом чае. Мы находим столик и заводим разговор.
Юджин комфортно ощущает себя и с тем, что знает, и с тем, чего не знает. Его гений, если здесь подходит это слово, есть гений аутсайдера. Он латиноамериканец, живущий в Италии, гей среди натуралов и любитель прямоты в той сфере культуры, которая известна увертками и экивоками. Он знает историю и искусство, но не видит нужды облекать свои рассказы в претенциозную словесную вязь, свойственную специалистам.
По ходу разговора я то и дело спотыкаюсь о длинные итальянские имена, и Юджин переделывает их на английский лад. Микеланджело становится Майком, Леонардо да Винчи – Лео, Лоренцо Гиберти – Ларри, а Филиппо Брунеллески – Филом. Поначалу мне не по себе: не кощунство ли это? Все равно как сокращать Моисей до Мо. Но постепенно я вхожу во вкус. Пусть гении спустятся с небес и вернутся на землю – здесь им самое место. Мифы мифами, а гении не боги. Поэтому мы оказываем себе и им дурную услугу, относясь к ним как к небожителям.
Между тем меня шокирует признание Юджина: Возрождение ему не близко. В том, как он это произносит, есть что-то располагающее. Но его слова выглядят ересью, святотатством, карьерным самоубийством. Ведь Юджин – гид, и Возрождение – его хлеб. Представьте себе метеоролога, который не любит погоду, или юмориста, который на дух не переносит смех.
– Как? – удивляюсь я. – Вам не нравится Возрождение?
– Не нравится. Слишком много смазливого. – И пока я гадаю над его ответом, он продолжает: – Да вы сами поймете. Подождите несколько дней.
Ладно, подожду.
А пока объясняю свою авантюру с географией гения. Юджин слушает внимательно. Не смеется, что еще больше располагает меня к нему. Вы удивитесь, узнав, сколько людей веселятся до упаду, услышав о моей затее. Миф о гениальном одиночке столь глубоко въелся в нас, что попытки найти иные объяснения человеческому величию отметаются с порога.
Мы укрепляем себя кофеином. В наши планы входит, обстоятельно побеседовав, перейти реку Арно. (Звучит так, словно мы – небольшая армия.) Однако поход приходится отложить: знаменитое тосканское солнце скрылось за тучами – и зарядил холодный дождь. Это надолго. Между тем в кафе тепло и уютно, а нам с Юджином надо обсудить несколько столетий. Поэтому внешний мир, лежащий за Арно, подождет.
С чего начать размышления о Возрождении? Наверное, с художников и поэтов?
Юджин советует иное. Флоренция была городом купцов и банкиров. Пройдите по городским мостовым к Меркато Веккьо, старой рыночной площади, – и увидите деловитых людей за длинными деревянными скамьями. Они меняют деньги, выдают ссуды и заключают сделки. (Если банкир разорялся, его скамью ломали. Поэтому слово «банкрот» означает «сломанная скамья».) На заре Возрождения во Флоренции действовало около 80 банков.
