– Берегись! Сторонись!..
Люди уворачивались кто как успел. Падали в толкотне, ползали у опрокинутых санок, силились подгрести выпавшее добро. Сглазил барышников оговорённый мезонька! Неведомо как витало уже понимание: нынче не судьба прибытки считать.
Толпа опять всколыхнулась.
Впереди, под разбитыми башнями островов, рождалось чужое движение. Куда грозней за́верти, оставленной пролетевшими порядчиками. Те что! Отшвырнули дюжину коробов и корзин. Они что ни день на исаде их перевёртывают. Обтёр животки́, отряхнулся, дальше пошёл…
Сейчас впереди затевалось что-то страшное. Кровь, смерть!
Народишко оттуда не просто бежал. Пытался спастись.
От чего? За людскими спинами поди разгляди!
Но зря ли Ознобиша с царевной вместе лазили заповедными норами Выскирега! Он выставил колено. Эльбиз вспрыгнула, он подхватил. Девушка совсем ненадолго высунулась над головами.
С широкого поля, даже не нагибаясь за сбитыми шапками, удирали последние барышники и кощеи. Ибо там под боевыми знамёнами, с оружием наголо, молча и неотвратимо сходились две воинские дружины.
Одна в красных налатниках, другая в белых с чёрным.
Не часто такое бывает.
Но когда уж случается, никто не захочет оказаться посередине. Потому что хуже подобной схватки – только новая Беда. И то если подгадаешь в самое пекло.
…Железная была больше.
…Царская – пылала неистовой яростью, обжигавшей даже на расстоянии. И каждый воин её – опытный глаз это видел издалека – стоил нескольких ялмаковичей. Не исключая самого маленького витязя, что, пригнувшись, как будто не шёл – плыл, стелился рядом с вождём. Беловолосый, пренебрёгший и шеломом, и железной рубашкой. С каждым шагом этот воин всё ниже припадал к снегу, сжимаясь одной страшной пружиной. Ещё чуть, и взовьётся, разворачиваясь гибельным вихорем, и…
Ознобиша увидел: один молодой порядчик из тыльных замедлил шаг. Потом вовсе отвернул, преступая роту, покидая отряд. Сорвал, бросил полосатый налатник…
Хорошо в расправе служить. А живу быть – лучше!
Тягуна не заметили, некогда было. Почти безнадёжно опаздывая, порядчики на бегу перестраивались клинышком. В самом острие посвечивала царским золотом непокрытая голова.
Гайдияр!
Вожак – половина отряда. Тонкий клинышек одолевал последние сажени. Бесстрашно влагался меж наковальней и молотом.
Люди, стиснувшие двух бедно одетых подростков, начали оглядываться, лезть друг другу на плечи. Что, что там?
– Куда сунулся, оттябель!.. – вполголоса ругалась царевна. – Если дядя Сеггар клич кинул…
Гайдияр стоял посередине, разметав руки. Хрупкий распор, бессильный удержать стронувшуюся лавину. Царевич что-то кричал. Срывал голос. Взывал к одному воеводе, к другому. Всё без толку. Сейчас дружины схлестнутся. Играючи расшвыряют порядчиков, сметут Гайдияра. А чья рука первее ударит, не постыдится праведной крови – ищи ветра в поле!
– Люди добрые! Что делается? – слышались голоса. – Что будет?
Ознобиша переглянулся с Эльбиз.
Будет вот что.
Людской ход, густо протянувшийся через бухту, не разбирая дороги хлынет обратно и сам себя на четверть потопчет.
К побоищу устремятся кощеи. С ножами, с дубинками. С застарелой злобой на всех, кому живётся чуть лучше.
Помогать нанятым дружинам – это они вряд ли. Духу не хватит. Но вот беззащитных горожан пощипать… прикончить помятых…
И обезглавленная расправа не сможет отогнать лиходеев.
А после…
Стоит дрогнуть порядчикам – резня покатится в город. Кощеи устремятся на улицы. На якобы сказочно изобильный Ближний исад.
Всем гибель!
Толпа ходила непонятными токами, как суводь за перекатом. Кто-то, бросив чунки с добром, сверкал пятками в сторону города. Иные бестолково топтались: возвращаться несолоно хлебавши казалось слишком обидно. Третьих снедало неутолимое любопытство, способное вместо спасения устремить в пекло.
– Бьются там, что ли? – спрашивала маленькая юркая тётка. Нос длинный, красный от холода, голос пронзительный.
– Что расправа? Стоит или всех уже истоптали?
– А кровь пролилась? Кровь есть?
– Дура-баба! Это тебе не сосулька на голову сверглась…
Ознобиша вдруг заметил: они с Эльбиз были не сами по себе в скопище чужаков. Мелькнула, приближаясь, вязаная косынка, покоившая на груди недвижную руку. Харлан Пакша на удивление ловко сочился меж людьми, уклонялся, раздвигал, обтекал… К нему с разных сторон прокладывали путь люди, прежде виденные Ознобишей в «Сорочьем гнезде». Двое вышибал, дюжие работники – гордость стеношных битв. Их кулаки не оружие против дружинных мечей. Но сорвись бежать сходбище, заслонить царевну сумеют.
Эльбиз заступникам не обрадовалась. Кто под щит берёт, тот и неволит! Девушка зло прошипела, юркнула ужом в толкотню. Рванула туда, где бились на киянском ветру, хлопали серые крылья Поморника… Ознобиша ахнул, бросился следом.
Он тоже неплохо умел скользить в сплочённой толпе, но гонка не задалась. Чуть не на третьем шагу Эльбиз обхватили мощные руки. Девушка яростно трепыхнулась, метнула руку к ножу… задрала голову, притихла. Ношеный обиванец, седые волосы по плечам. Царевну взял в плен Машкара.
«Затверди несколько имён, – отдалось в памяти Ознобиши. – Эти люди не обманут, если понадобится помощь…»
Харлановичи слаженно взяли обоих в кольцо, молча, скорым шагом помчали к городу. Царевна выворачивала шею, до последнего силясь рассмотреть, что делалось вдалеке. Многоголосого клича, железного лязга пока не было слышно. Эльбиз поймала руку Ознобиши, отчаянно стиснула…
Позже он нашёл синяки повыше запястья. «Мне бы довелось эдак разминуться с братейкой… не попусти, Справедливая, нет, нет!»
Между тем крушащий удар, казавшийся неминуемым, как будто замешкался. Поверх голов качались два знамени. Поморник и Щука всё медленнее плыли встречь.
Гайдияр сотворил невозможное. Дружины остановились.
Лебединые стрелы
Через Кижи не только Разбойным корытом можно пройти. Другие тропки натоптаны. Менее удобные и безопасные, ну так чваниться ли теперь! Тяжких снегопадов последние дни не было. Зато мороз поиграл, сплотил снег. Авось пропустит Хозяинушко. Вспомнит, кто его обильной жертвой попотчевал.
А там уж…
Ночь стояла не самая тёмная. Ехалось легко, да и след Порейка бросил отменный. Всё ручьями, болотцами, маленькими бедовниками. Как раз до холмов добежать, встать на отдых. А утром, по надёжному свету, пуститься в удолья – и вечером лихо стукнуть в ворота. Ну-ка, где тут нашему красному товару покупщик?
Лигуй уже начал подрёмывать под ворохом шуб, когда в оболок сунулся Хлапеня.
