И… разом бросились к Ознобише.
Царевна подоспела первая, схватила за плечи:
– Живой!
Быстро, умело пробежалась ладонями, ощупала рёбра:
– Правда живой!
Эрелис обнял недоумевающего райцу. Стиснул, словно потерять боялся. Повёл. Да не на подушки в передней комнате, а к себе в спаленку, за ковровую стену. Невлин начал открывать рот… передумал. Тихо вышел вон.
Ознобиша уже сидел на тюфяке между царевичем и царевной. Эрелис всё держал его за руку. Эльбиз гладила по волосам.
Он сглотнул.
– Государь…
Хотел сползти на колени, просить прощения за неустройство. Царята слушать не стали.
– Ты где был?
– Эти бить умеют, чтоб следов не осталось…
– Сильно мучили?
– К Сибиру мезонька прибегал, такое рассказывал! Ты правда, что ли, на исаде встал? На порядчиков?..
– А потом тебя, всего искровянив, за ноги… лицом по камням…
– Мы уж не чаяли подоспеть!
«Они… они… меня ради…»
– Ты как вырвался? – жадно спросила Эльбиз. – В Чёрной Пятери научили из оков уходить?
Ознобише не хватало воздуху.
«Мой царь. Моя царевна. Я для них…»
Страшное одиночество рвалось, утекало. Ознобишу подхватила горячая волна благодарности и восторга. Хмельной вихрь в парусах, способный вознести к подвигу. Подумаешь, несколько дней болезни! Век без супружества и детей! Он сполз с тюфяка. Ткнулся лбом в повязку на ладони Эрелиса, предаваясь на вечный век:
– Господин… я готов.
– Мартхе, друг мой, – удивился Эрелис. – О чём ты?
– Я узнал… ради служения… очистить плоть. Я готов… к лекарю. Как благородный Цепир!
«А дети у меня всё равно будут. Приёмные. Сколько сирот…»
– Что?.. – опешил братец Аро.
Сестра догадалась первая:
– Гайдияр терзать взялся, кто ответить не может!.. А дядю Цепира на что оболгал?
Ознобиша приподнял голову:
– Обратить… все страсти свои…
Эрелис смотрел ему прямо в глаза. Потом вдруг отвернулся, зажмурился.
– Во имя благих Богов! Сколь праведно нужно царствовать… чтобы хоть мало… – И довершил совсем другим голосом: – Старца я срамословил. Неладно.
Письмо от Лигуя
Путеводные берёсты Ознобиши день за днём расширялись. Сегодня он привносил в них ту часть дворцовых подземелий, куда люди без дела вовсе не забредали. Даже идя по делу – старались прошмыгнуть как можно скорей. Точно вороватые мыши мимо кота, дремлющего у печки.
На самом деле Ознобише не было страшно. Все страхи остались в молодечной порядчиков, здесь было что-то иное. Ноги просто переступали всё медленнее, с усилием, как против встречного ветра. И мысленное писало сбивалось, замирало в бездействии на каждом шагу. Он спохватывался. Сердито подправлял начертание.
Скоро уже должна была появиться та дверь.
Ознобиша, конечно, мог её обойти. Тремя способами, самое меньшее. Он гордо отправился напрямки. Теперь последними словами ругал себя за гордыню. И всё равно не сворачивал.
Жилые утёсы Выскирега были сложены ракушечником, красноватым и золотистым. Горожане как могли украшали скучный тёсаный камень: стены людных проходов сплошь покрывали рисунки. Далеко не всегда искусные и пристойные. Воины в доспехах, парусные корабли, рыбомужи, соблазняющие таинственных птицедев. Одно поверх другого, от пола до потолка. По мере приближения к той двери рисунки делались всё реже, наконец пропадали совсем. Да что рисунки! Камень и тот становился сумрачней, раковины, слагающие его, – всё крупней. Из стены выпирали ребристые панцири с блюдо величиной. Не подлежало сомнению: стоит отвернуться – они оживут. Расправят жадные щупальца. Схватят, утащат в скалу. Выпьют жизнь.
Тогда, в спаленке, Эрелис спросил без улыбки:
– Какое дело думаешь делать, кроме как лазутить за мной?
У Ознобиши язык в гортани застрял.
– Лазутить? Государь…
– Ты в Чёрной Пятери из котла хлебал? – перебила Эльбиз. – Не просто так тебя Ветер брату подсунул!
– Меня учитель отослал на мирской путь, потому что я воинского не тянул, – осторожно возразил Ознобиша. – А потом… я случайно…
– Где мораничи, случайного не бывает.
– Воспитатель наш в случай не верил, а он уж знал.
Ознобиша помедлил. Решился:
– Прости, государь… Воспитателя твоего звали не Космохвост?
Несколько мгновений они молчали. Наконец Эрелис велел:
– Рассказывай.
Под землёй ход времени ощущается не так, как снаружи. Кто долго не выходит, принимает двое суток за одни. Ознобиша просидел с царятами до утра. Вспоминал тихое, стыдливое возвращение ватаги Белозуба. Кровавую повязку на лице вожака.
Дымка нежилась под хозяйской рукой. Тянула мягкие лапки. Простирала когти, вновь прятала…
Всё будто вчера! Запертая дверь холодницы. Жестокие вериги. Озлобление Лихаря, вмешательство Инберна. Ознобиша даже «Крышку» напел, отчаянно изоврав голосницу.
– Эту песню мы слышали, – переглянулись царята. – Наш гусляр пел… Крыло!
– Может, и пел потом, – не успел прикусить язык Ознобиша. – Мало ли что Крыло! Как они вдвоём тогда… за решёткой… Смертные сани мчатся вприпрыжку!
Эрелис смотрел пристально:
– С кем вдвоём?
– Со Скварой, братейкой моим.
– Это дикомытское имя.
– Он и есть дикомыт, про него сказ отдельный. А потом Космохвоста наружу выводили, и Ветер ему: «Старый друг…» Мечи велел принести…
Царевна уставилась в стену.
– …И честно́й костёр сложить повелел, – довершил рассказ Ознобиша. – На Великом Погребе. Мы все провожали, один Сквара запертый сидел. А Лихарь…
– Лихарь, – сквозь зубы выдохнула царевна.
Эрелис очень долго молчал. Ознобиша начал украдкой поглядывать на дверь, где опять раздавались шаги ночной стражи. Царевич негромко проговорил:
– Мартхе, друже… Невлин многое утаивает, почитая неведение благом для нас. Ему гибель телохранителя показалась безделицей, недостойной отвлекать меня от наук! Я хочу послушать твою правду, райца. Да не о других, о тебе самом. Потом назову службу, которая у меня на уме.
Царевна спохватилась, выскочила в передний чертог, послала девок за снедью. Те, напуганные, кинулись, будто она каждую ножиком пощекотала.
– Род наш прозывается от Божьих погод, – начал Ознобиша. – Только отик с мамой дождевыми именами нарицались, осенними. Деждик, Дузья. Мы-то с братом уже зимние были, Зяблики. Он – Ивень, иней по-вашему. Его в котёл приняли, а я дома остался…
