– Рубашку с тела проставлять его отымщики понудили? Козны в белые руки сильно влагали?
Мирный вроде харчевник пуще прежнего глядел воином. Ты мне не владыка Хадуг, говорила выставленная борода. А я тебе не левашник Кокура. Не заставишь на ровном месте неведомо от чего откупаться. Стол доброго Аодха твои ребятки очистили, а сверх того ни крошки не унесут!
Гайдияр сурово свёл брови:
– Что-то не припомню, чтобы в моём городе роковые игры за обычай велись…
Такова, по крайней мере, была тесная суть его речи.
Харлан держался как врытый.
– Я другой матери не знал, кроме Владычицы, – остерёг он Гайдияра. – Её ли снарядился бесчестить?.. А роковые игры мне отданы, чтобы с них в казну засылать, и тому безотводные свидетели есть!
Мимо жующих порядчиков, мимо отмещённых столов, по обыкновению бочком пробрался Машкара:
– Милостивый господин мой… – Седая голова клонилась низко, почтительно, глаза искрились безбожным весельем. – Яви щедрость, добрый государь воевода! Косорукий холоп не всё успел для памяти записать. Кривым мечом, говоришь… а что там было про ножны?..
…Двое оборвышей тоже не отказались бы послушать про ножны, растрёпанные чужими мечами, только ребятишек в кружале давно след простыл. Едва началась суматоха, десница законознателя пригнула братца Аро под стол. Следом, придерживая чужие волосы, нырнула сестрёнка. Дружеские руки незаметно отодвигали скамьи, направляя бегство детей. Полы чужих плащей, кафтаны, валенки, сапоги, тряпичные опорки… На четвереньках за стойку, завешенным проходом в стряпную, оттуда – сквозь заднюю дверь. В тёмные, потаённые кишки Выскирега – ищи-свищи!
Покаяние над волнами
– Говорят, из глубокого колодца днём звёзды видны, – сказала сестрица.
Она сидела у края моста, свесив ноги наружу.
Братец Аро, стоявший рядом, ответил не сразу. Ему доводилось читать, будто звёзды, видимые сквозь отвесные дудки, суть выдумки простецов. Он посмотрел вниз, вздохнул:
– Из этого, может, в самом деле видны.
Горожане шутя называли Прощальный мост самой надёжной из переправ Выскирега. Когда творилась казнь, народу от устоя до устоя набивалось – не протолкнёшься, но мост по сию пору выдерживал любую толпу. Летучий переход соседствовал с самой погибельной и бездонной из городских пропастей. Пролегал в ста шагах от узкого и зыбкого мостика, с той же мрачноватой весёлостью прозванного Звёздным. Осуждённик вправду ступал на последнюю переправу, где за грехи поджидала разверстая западня. Падение милосердно отсрочивал длинный шест, окованный медным листом. Скользкий, позеленевший от сырости. Здесь, на узенькой поперечине, грозившей сбросить при малейшем движении, смертник мог принести последнее покаяние.
Кто-то так и поступал. Прощался, бывал прощён сам.
Другие, к неодобрению горожан, плакали, выкрикивали оскорбления, просили о милости. Силились лезть наверх по шесту.
Третьи сразу и молча уходили вниз. В страшную глубину, где прежде ворочались алчные жернова морских волн.
– Какие теперь звёзды, – сказала Эльбиз.
Эрелис ниже сдвинул нарукавники, зябко спрятал в них руки. Передумал, нахмурился, вновь выпростал. Утёсы затягивала вечерняя мгла, ветер гудел в канатах мостов… раскачивал шест. Человек, больше непричастный к миру живых, сидел на поперечине сжавшись, голый, измученный холодом и неподвижностью. Жутко одинокий в сердце людного города. Сумерки постепенно сглаживали черты, превращали белое тело в неясный комок на тоненьком черешке.
Рано или поздно Утешка ослабеет, свалится, но когда?..
– Потолковать бы с этим Утешкой, – сказала Эльбиз. – Где скитался, что видел… Может, человек дельный.
– А может, разбойник бессовестный, – пробормотал брат.
– Может, – согласилась сестра. – Только мы уже не узнаем.
Ожидание, тянувшееся не первые сутки, притупило изначальное любопытство горожан. Ротозеев на Прощальном почти не осталось, редкие мимоходы возникали торопливыми тенями и пропадали во мгле.
– Идём, братец, – поёжилась Эльбиз. – Не обрекайся его за руку держать. Это ведь не твой суд был.
Человек на шесте временами поднимал голову. Страшно было представить, что он вновь посмотрит на мост и совсем никого не увидит.
Эрелис с надеждой спросил:
– А вдруг внизу тайный ход есть? Все думают, он на смерть падает, а он…
– И опять к отцу на порог, – кивнула Эльбиз. – Постучится, спросит: думал, отделался?..
Мост слегка дрогнул. Брат с сестрой обернулись. С дальнего конца подходили двое взрослых, оба в добротных тёплых охабнях. Постоять, побеседовать, вольным воздухом раздышаться после спёртых палат. Возвеселить душу зрелищем справедливой расплаты. Если он там ещё, покаянник.
Глаз мозолили двое ребят, одетых в драные гуньки.
– Брысь, босота!
Сестра схватилась за брата, вскочила, подростки побежали с моста.
– Не гонял бы, друже, сирот, – долетело сзади. – Почём знать, кем такие мезо́ньки могут подняться? Зря ли добрый Аодх…
– Котла нету на них, – ответил сердитый голос. – При Аодхе давно бы учились камень рубить, глину квасить! А эти!.. Туда-сюда зыркают, мошну ссечь норовят!
Первый опасливо огляделся:
– Потише волостелей сравнивай. Владыке Хадугу дымовище с пепелищем достались. Ему за великими думами о каждом пустяке радеть недосуг.
– За великими думами? – пуще прежнего разошёлся сердитый. – Видел я в судебне его великие думы. Как есть корыстник! Хоть меди горстку продажей, хоть постилы шматок, а урвёт.
Его товарища явно не радовал такой разговор.
– Обожди чуть, – сказал он примирительно. – Вот нового царя изберут…
– Из кого избирать-то? – плеснул желчный рукавами охабня. – Правский почёт в Фойреге сгорел, одни обсевки остались. Эдаргович! Срам на троне! Если они вправду ворёнка хотят венчать…
Брат с сестрой почти достигли пробега, врубленного в скалу. При последних словах круглое, настёганное холодным ветром лицо Эрелиса утратило краску. Застыло, как на морозе. Царевич повернулся, пошёл назад. Шаг тоже был, как на лютом холоду. Ровный, деревянный. Эльбиз ухватила брата:
– Не надо! Ну их совсем!
Эрелис, обычно доверявший её разумению, с силой дёрнул плечом, высвободился.
Что дальше случилось бы у перил, осталось не ведомо никому. Один из мужчин вытянул руку:
– Гляди!
При входе на мостик, прозванный Звёздным, оживились порядчики. Скрестили копья. Кому-то заступили дорогу. Над обрывом металась женщина, одетая по-домашнему. Простоволосая, ощипанная, словно от злых зипунников вырывалась.
– Сыночек!.. – досягнул Прощального моста безудержный крик. – Дитятко!..
