– Памятуй впредь: игра предатель, – проводили раздетого. Кто-то додумался продолжить:
– Зато кистень друг.
– Ну тебя, на свин голос будь сказано!..
– А то что? Кого от игры силой гнать надо, чтобы последние штаны на теле унёс, тот и в шайке корысти не доищется.
– Оно верно, только сперва дубинкой по головам намахаться успеет. А в лодыжки проехал, одного себя обидел.
– А у кого жена? Дети малые?
– Бабе поделом. Умей мужа придержать, коли соблюсти себя не способен.
– Вон Кокурина баба уж как к мужу ни плакала, чтоб сына признал…
– И богато выплакала?
– Люди бают, побил.
– Неладно…
– Неладно. А и мужа с женой разбирать не рука.
Двое мужчин за неприметным угловым столом окликнули жавшихся в сторонке подростков:
– Идите-ка сюда, малыши.
Ребята немного смущённо двинулись в ту сторону.
– Ты за мной, – придержал старшенького харчевник. – Пошли, снедного дам.
Младшие приблизились к столу, поклонились.
– Право тебе ходить, господин великий законознатель… И тебе на все четыре ветра, дядя Машкара.
У того под рукой челом вниз лежал неотлучный снаряд: вощёная цера с костяной палочкой для письма. Отрок, державшийся впереди, вежливо спросил:
– Открыл ли что нового в судебне, дядя Машкара?
Мужчина улыбнулся. Седые волосы, ничем не примечательное лицо… если не всматриваться в глаза, мерцавшие пламенем жирника. Они помнили солнце и удержали его свет, не померкнув с годами, следя, как ручейки судеб звонко плещут на перекатах и глохнут, исчезая в трясине. Между Машкарой и Цепиром на столе была рассыпана зернь. Прямоугольные костяные пластинки, одна сторона чистая, другая узорная. Странно, костяшки были явно разложены не для игры.
– Я видел, – ответил отроку Машкара, – как сытый кот поломал крылья залётному воробью и даже сам есть не стал, слишком торопился к сметане. Теперь уже никто не услышит песенку, которую воробьишко мог бы нам прочирикать. И ведь мы даже не знаем доподлинно, он ли склевал хлебные зёрна.
Паренёк долго молчал, глядя в пол. Думал. Поглядывал на Цепира.
Машкара заговорил снова:
– Я видел, как молодые коты храбро кидаются на злых крыс, дают им отряха. Однако после зарастают жирком.
– Дяденька…
Машкара вскинул руку. В крытом дворе, где шёл торг, затеялся шум, поднялась громкая ругань. Любитель узлов склонил голову, с предвкушением взялся за церу. Писать, правда, так и не начал.
– Сколь мало изобретательны эти люди, – разочарованно вздохнул он погодя. – Кто поверит в их торговую и воинскую смекалку, если они даром губят красное слово… Говори, дитя. Что ты хотел?
Мальчик подумал ещё, собрался с духом, начал заново:
– Дяденька Машкара… Подсказки прошу. Сытый кот и воробушек… Мог ли что-то сделать видевший всё это котёнок?
«У которого пока не то что когтей – даже вслух мяукнуть не позволяют…»
Взгляд Машкары потеплел.
– Котёнок, – сказал он, – мог дать паутинке случая пролететь мимо. Но, вижу, он изловил её и намотал на усы.
Хромой царедворец смешал зернь на столе. Посмотрел на притихших подростков, спросил о другом:
– Чей стяг ходили смотреть?
Ребята встрепенулись, начали переглядываться. Если Невлин сведает об их вылазке, то не от Цепира. Это они давно поняли. К тому, что законознатель, в точности как Космохвост, обоих видел насквозь, – привыкнуть не удавалось никак.
– Потыки Коготка, – ответил голосок из-под вороха кудрей, падавших на остренький нос.
– Мы умеем ждать, – весомо добавил братишка. – Дождёмся.
Машкара улыбнулся отроческой решимости.
– Один человек, – начал он, по обыкновению, загадочно, – пришёл к нашему доброму Харлану и давай спрашивать: «В который день к тебе заглянуть, чтобы калача поесть с ореховой травкой?» Как по-вашему, что ответил Харлан?
Крепкий паренёк напряжённо хмурился.
– В ухо дал? – пискнул тощенький.
Машкара рассмеялся:
– Он сказал: «Сегодня у меня в печи капустный пирог. Завтра будет жареная камбала с горлодёром, а послезавтра – печёный гусь и грибы. Всё вкусно, всё стоит отведки!»
– А тот человек что?
– А тот человек сказал: «Нет! Лучше голодом захирею, калача дожидаясь!»
– И Харлан…
– И тогда Харлан в самом деле дал ему в ухо.
Посередине комнаты возобновилась игра. Стучали по полу козны, то и дело вспыхивал спор, какой стороной легла очередная лодыжка, есть ли «ладня», кто оказался «постным» и какой рукой следовало «стрекать».
Из занавешенного хода в стряпную вынырнул Злат. Он нёс угощение. Чёрствые лепёшки, освежённые у огня, мисочку с подливой.
– Вот бы в уши кому… – проворчал Цепир.
– В оба сразу, дяденька? – хихикнул остроносый мальчишка.
Царедворец наметил по кудлатой голове подзатыльник:
– Ты мне к словам не цепляйся. Ты смысл постигай.
У порога поднялся шум. Верзилу с дубинкой отмело прочь, мелькнуло полосами красное, белое – внутрь кружала скорым шагом вломились порядчики. Короткие копья глядели ничуть не добрей из-за кожаных нагалищ на железках. Игроки бросились врассыпную. Многоценные лодыжки покатились по полу.
– А ну! – прозвучал громкий голос. – Это кто посмел белым днём в моём городе добрых людей раздевать?
Посреди кружала, где только что срамили прокидавшегося, стоял сам Меч Державы. Рослый, резкий в движениях, кольчужная рубашка из-под налатника, светлые волосы волной по широким плечам. Грозная рука закона, готовая безвинного защитить, винного покарать! Порядчики у него за спиной уже обступили стол доброго Аодха. Прятали под мышки латные рукавицы, торопливо расхватывали дармовую снедь. Гайдияр не оглядывался. Не царское это дело, щунять молодцов за каждый пустяк.
Злат, сбитый с ног в толкотне, ползал по полу. Собирал разлетевшиеся куски. Зипун на груди лоснился подливой.
К воеводе, угодливо семеня, подбежал человек. Полосатый плащ съехал с голого плеча. Вытянутая рука указывала на Харлана, голос звучал злорадством:
– А вот он! Всё он, государь! Грабителям мирволит, отымщикам потакает!
– Потакаешь, значит, разбою? – зловеще осведомился Гайдияр.
На самом деле его речи в три слова никоим образом не вместились. Он предпочитал изъяснять свои мысли красочно и подробно, да ещё положив руку на меч. Однако Харлана вогнать в трепет оказалось непросто. Хозяин «Сорочьего гнезда» лишь невозмутимо дёрнул плечом:
