– Да что. Вцепился как клещ.
– Батюшке отпирчивому досаждает. Не принял, теперь платит пусть.
Братец Аро споткнулся на ровном месте. Зажмурился, замотал головой. Прошептал:
– Я вконаю в закон… чтоб судья праведный… хоть и царь… сам при казни сидел!
Сестра крепко стиснула его руку:
– Идём, братик. Идём.
Окно, прежде увитое ползучим шиповником и плющом, ныне порывалось насовсем зарасти ледяной пробкой. Его время от времени прорубали. Пускали свежий воздух течь отвесной дудкой до самых нижних жилищ.
Царевна первая подбежала, выглянула наружу.
Высота далеко отодвинула закрой. Целиком виднелась пустошь прежней бухты, округлая, впалая, словно перевёрнутый щит. Частью каменная, частью покрытая снегом. Когда-то здесь искрились под солнцем тёплые бирюзовые волны. Сворачивали паруса корабли, спешившие к причалам Выскирега. За пустошью росли из тумана гнилые обломки зубов. Что делалось по ту сторону Зелёного Ожерелья, рассмотреть уже было нельзя. Только угадывались дымы, вплетавшиеся в низкие тучи. Здесь собирались поезда переселенцев. Отсюда начинался их долгий путь к северу. Если везло – под защитой дружины, нанятой мирским складом. Если не везло…
– Знамя! – вскрикнула царевна.
Эрелис прикусил губу, мигом вместе со Златом оказался подле сестры.
На голом костяке острова трепетало, билось по ветру крохотное летучее пятнышко. Оттуда, где стояли ребята, трудно было различить даже цвет.
– Дяди Потыки знамя, – почти сразу померкшим голосом выговорила Эльбиз. Нагнулась поднять свалившийся нарукавник. Отвернулась, потянула носом.
– Господина Коготка? – осторожно спросил Злат. – Того, что с господином Неуступом в союзе?
Царевич кивнул.
– Выйдете к нему? На Дальний исад? Я покажу…
– Нет. Не ровен час, попадёмся, потом к дяде Сеггару будет не выйти. Пошли в «Сорочье гнездо», вдруг там кто объявится!
На спуске все трое долго молчали.
– Тебе, государь, может, выучиться иглой вязать? – глядя на грустного Эрелиса, спросил наконец Злат.
Царевич поднял глаза:
– Я умею. А на что?
– С собой возьмёшь другой раз. А то в книге забавные сказания кончатся – чем наставника отвлекать будете?
Эрелис вздохнул. Жестокие головные боли, отвращаемые лишь рукодельем, приходилось скрывать даже от Невлина.
– Резец брать не велят, – пожаловался царевич. – Дымка и та срам оказала. Иглу в руки будто позволят.
– Мы в Еланном Ржавце знаешь как привыкли? Нас в дверь, мы в окно. Вязать не велят, кружева плести запросись. Поди, тоже умеешь?
Он пытался развеселить друга, но Эрелис не улыбнулся. Злат зашёл с другой стороны:
– А ещё ты сказывал, в дружине песни пели про Тигерна и Тайю… животы надрывали?
– Как сговорят меня завтра, – угрюмо вымолвила Эльбиз, – вправду семь рубашек натяну, прежде чем с немилым-постылым идти опочив держать.
Царевич даже остановился. Скулы вспыхнули пятнами.
– Вот этого не бойся, сестра.
«Да что ты сделаешь? Высший Круг… великого жениха… владыка прикажет, тебя слушать не станут…» Эльбиз обняла брата:
– Я с тобой ничего не боюсь.
…А не знавши взглянуть – мальчик чуть повзрослей утешал младшего, постигнутого бессильной обидой…
Стол доброго Аодха
Кружало «Сорочье гнездо» добрые горожане считали сомнительным местом, вечно полным отчаянного народа. Оно и стояло-то на отшибе от жилого откоса, на длинном мысу с южной стороны бывшей губы, где прежде кишели жизнью причалы. Сюда приходили вожди и первые витязи из дружин, которые Гайдияр не пускал в город. Степенные купцы, посещавшие Выскирег, предпочитали иные кружала, тихие, порядочные, укрытые в отнорках пещер.
Переступая порог, трое подростышей стянули шапки, явив одинаково нечёсаные русые кудлы. Самый маленький чуточку осторожничал, стаскивая великоватый колпак. Надо было очень пристально смотреть, чтобы это заметить.
Плечистый парень, стоявший у двери, вытянул руку.
– Стол доброго Аодха вон там, – сказал он оборвышам, гуськом пробиравшимся внутрь. На широком поясе покачивалась дубинка. – Только не врать мне, будто забежали погреться!
Самый длинный поклонился в ответ:
– Спасибо, добрый господин. Мы сегодня имущие.
Показал на чумазой ладони несколько медяков. Двое младших робели, жались друг к дружке у него за спиной.
При виде монеток вышибала строго нахмурил брови:
– Где стянул?
Юнец потупился, неохотно протянул руку, чтобы привратник мог отделить мзду, но вмешался хозяин, Харлан Па́кша:
– Пусть заходят. Этих я знаю.
Он сам выглядел воином, порубленным в битве. Рослый, уверенный, правая рука в косынке на груди.
В кружале было темновато, шумно, пахло пивом, кислой капустой, жареной рыбой и человеческим телом. Бо́льшую часть светильников составили на пол в середине, откуда столы были убраны к стенам. Что там происходило, мешало рассмотреть сплошное кольцо спин. Только слышались возгласы: «масло», «горе», «телица», «бычок». То и дело воцарялась напряжённая тишина, её сменял хохот, прорезаемый сокрушёнными стонами. Скудный свет не давал расчленить скопище на отдельных людей, – казалось, там переступало одно слитное, многоногое, многоголосое существо. Одержимые погоней за дармовым счастьем катали лодыжки. Игра как раз завершила круг.
– Пожалейте, добрые люди! Отыграться дозвольте!
– Да сколько ж верить тебе?
Поднялась возня, послышалось рычание, общий смех. Прокидавшегося понудили на колени. Слупили поставленные в кон зипун да рубашку, приговаривая по-разбойничьи:
– Волей не отдаёшь, неволей возьмём!
Самого сцапали за уши, за волосы, принялись «красить лоб» – потчевать щелбанами, от души, чтоб крепче запомнил. Винный не терпел унижения, рвался из рук, его усмиряли.
– И то пожалели, штаны оставили!
– Говори: виноват, да лоб подставляй!
Снаружи, комкая шапку, смиренно вошёл босомыка. Дождался позволения, с поклонами приблизился к дармовому столу, куда блюдницы складывали обрезки, остатки. Согласно общему разумению, там потчевал скудных святой царь Аодх. Тот, что одевал сына в простенькую рубашку, пускал играть с уличными детьми: устрашись, чужестранец, пинать маленького оборванца!
Нищий поклонился образу над столом. Прилично взял, сколько убралось в горсть. Поклонился ещё, направился вон.
Людское кольцо раздалось. По полу на четвереньках пробежал полуголый человек, вскочил, бросился с кулаками назад. На пути возник Харлан. Единственной ладонью встретил занесённую руку, что-то сделал, быстро и незаметно… проигравшийся, взвыв, кувырком вылетел в дверь.
