Так девка мечется перед свадьбой. Целовалась украдкой, мечтала, как с ладушкой заживёт. Наконец ударили по рукам, придвинулся неворотимый посад… отчего дрожь проняла?
«Пойду, значит, с Сеггаром. И в первой же сшибке – стрелу в глаз. Отыскал брата!»
Движение за стеной, худо-бедно мерное и привычное, нарушилось. Несколько мгновений тишины. Неуверенный шорох.
«Куда ж ты…»
Стук тяжёлого падения настиг Светела уже возле двери. Жогушка спрыгнул с верстака, побежал следом.
На пороге малой избы витал чужой запах. Летень, в полотняном балахоне и голоногий, безуспешно пробовал встать. Руки вроде обретали опору, но пол незримо кренился. Тело уводило на левую сторону. Руки хватали воздух, разъезжались, подламывались.
Былой витязь даже головы не мог уберечь. Выглядел как откулаченный. На лбу запеклись ссадины, щека расцарапана…
Поручень вдоль стенного бревна, вылощенный его ладонями, в свете жирника так и блестел.
Светел нагнулся, взял увечного под мышки. Движение вышло недовольным. Балахон был влажен от пота. Рёбра без жира и мяса торчали прямо под кожей. Не поверишь, что когда-то мечом о шлемы звенел. Светел почти без усилий поднял взрослого человека. Посадил на лавку:
– Рано тебе на воле гулять! Куда заспешил?
Летень моргал слезящимися глазами. Страшно это, наверно. Впасть в тягостную сонливость после обманчиво несильного удара по голове. Как следует очнуться спустя много седмиц… понять, что ввергся в ничтожество. Хочешь не хочешь, принимай помощь в самых стыдных и сокровенных делах. Заново учись ложкой в рот попадать.
Терпи сердитого мальчишку, которого, будучи в прежней силе, щелчком отогнал бы.
– Прости, – выговорил Летень. – Вернётся Сеггар… уйду.
Пальцы сжимали край лавки, словно та удрать норовила. Голова искала верх и низ, найти не могла. Голос был не как у людей. Деревянный, безжизненный. Летень его отдавал в пустоту. Открывал рот, испускал дыхание… не слышал звука. Ни своего, ни ответного. Смотрел на чужие губы, силился понять. Чаще промётывался, но временами угадывал.
Светел ощутил, что краснеет. До словесного попрёка он не унизился. Проговорился движением.
– Ну тебя, – буркнул он. – Ложись, что ли. Буду лечить!
– А… что?
Летень смотрел тревожно.
Жогушка из-за спины брата показал ему гусли.
– Лечить… – повторил увечный. – Да…
И не стал противиться, когда братья взяли его за плечи, уложили, повернули вниз лицом. Сам сдвинул тюфячок, вытянулся ничком на голой доске…
Усмехнулся.
Витязю, поди, плохо верилось, что именно Светел его вытянул, вызвал из небытия. Разве спасибо сказать тетивам струн, помнившим руку Крыла. Бросили стрелы гулов, случайно отозвались чужим неуклюжим перстам… Чтобы те же пятерни, да с захудалыми гусельками, возмогли толку добиться – верилось ещё меньше.
Значит, опять вредного мальчишку терпи. Взялся мучить, и не отделаешься.
Светел нахмурился, разогнал неподобные мысли. С такими лиходеям без боя нажитое отдавать. Он ладонью разгладил балахон на плечах Летеня. Положил гусли ему между лопаток. Витязь немного повернул голову, вздохнул. Сказал вдруг:
– Так-то лёжа, гору сверну.
Светел взялся за струны. Повёл песню Крыла, перенятую в Торожихе. Правда, слезливые глупости про девок, любовь и тайные встречи из памяти почти все разлетелись. Осталась лишь голосница, богатая на прежде неведомые приёмы.
Жогушка спросил шёпотом:
– Напёрсток подать?
Твёрдый роговой коготок позволял менять звучание струн.
Светел мотнул головой. Это он сперва дураком был. Хотел ручей из земли выкопать, если дороге мешает. Потом оставил гусли насиловать. Ручей ведь перепрыгнуть можно. Мостик выстроить. По камешкам одолеть. Вовсе стороной обойти…
Крыло бы теперь не сразу свою песню признал. Какие свидания-целования? Гусли вызванивали мрачновато и строго. По-воински. Насколько Светел себе воинскую гудьбу представлял.
– Вот бы ты, дядька Летень, про Крыла мне поведал… Как вышло, что гусли осиротели?
Он расспрашивал дружинных. Что с Крылом, заболел? Руки поморозил? В бою смертью убили?.. Кмети отмалчивались. «Твоё дело сторона», – сказал Косохлёст. Сеггар, конечно, дал подзатыльник невеже, но больше для виду. Когда Светел подступил к нему самому – как не услышал.
Летень удобнее повернул голову, невпопад молвил:
– Славно…
Чтобы радоваться гуслям, слух не надобен. Звуковые трепеты отдаются в груди, становой хребет сам поёт как струна, разносит гулы от пяток до маковки. И оно, тело, будто новую кожу после мыльни примерив, насвеже узнаёт, ощущает, собирает себя. Ярче разгорается огонёк, веселей ходит сердце, живым током гуляет кровь…
Жогушка увидел, как тонкое, невесомое сияние озарило волосы брата. Золотом окутало плечи. Медленно потекло по рукам.
…А Светела вдруг осенило: мораничи!!! Мораничи Крыла истребили! Не уберёг воевода. Недоглядел. А те подползли, в ночи неприметные. Вот тебе, Крыло, за гусельный звон! За правду, за гордые и весёлые песни! За свет, что по свету искрами нёс! За то, наконец, что девки любили, в очи синие заглядывались…
Наслали на него… Ворона какого-нибудь…
Зря ли Сеггар с дружиной умолкли и гнать перестали, когда Светел перед ними злых мораничей помянул!
…Пальцы знай вышагивали по струнам. Низы горестно рокотали, задавая меру погребальному шествию. Гудели суровой поступью воинов, помнивших солнце. Верхи рвались к небу вихрями святого огня. Возносили душу Крыла. Возжигали светочи его песен…
Когда скрипнула дверь, Светел не сразу открыл глаза. Наконец обернулся. У порога стояла Равдуша.
Он успел привычно решить: сейчас укорит. Не делом дитятко балуется. В гусли играет вместо того, чтобы лыжи строгать, дрова носить, к зелёному пруду чунки лишние вытащить… Эта мысль жила полмгновения. Глаза матери были круглыми от испуга.
– Ой, – пискнул Жогушка.
Светел глянул вниз и самым последним узрел то, что заметили братёнок и мать.
Из уха Летеня, из ноздрей, даже из уголка левого глаза исторгалась жижа. Вроде той, что скапливается в мешочке старого затёка, пухнет, синеет сквозь кожу. Нежидь выползала по капле, медленно густела на досках.
Долгое мгновение сменилось очень скорым бегом событий.
– Что творишь!.. – ахнула Равдуша. Устремилась вперёд, спасать Летеня от нерадивого сына. – Опять раны развередил, мозг ушами течёт!..
Светел кубарем свергся с гордых высот. Дитё бездельное, от рук отбоиш. Какая дружина тебе, какое что… Гусли жалобно тренькнули, он отдёрнул их, шарахнулся сам. С гневными слезами скверные шутки. Как выхватит досадное орудьишко, как в стенку метнёт!
