– Мартхе, кто обидел тебя?
– Государь, – со странной торопливостью произнёс Ознобиша. – Пасись, государь, подсылов котла…
Эрелис ответил, по обыкновению, рассудительно:
– Подсылы – невеликая новость. В день, когда мораничи покинут меня вниманием, я заскучаю, пожалуй. Отчего ты решил напомнить о них?
Ознобиша заметил наконец бабку. Уставился на неё.
– Орепеюшка нам родня, – воинственно подала голос царевна. – Говори с ней как с нами. Либо вовсе не говори!
– Дитятко, – забеспокоилась бабка. – Дела ваши царские…
Ознобиша двинулся с места. Безмолвно, на деревянных ногах. Припал на оба колена. Подал Эрелису тонкую полоску берёсты. Кое-как выговорил:
– Урок мне Ветер прислал…
Шегардайский наследник прочёл грамотку, не изменившись лицом. Протянул сестре.
– Тоже мне урок! – фыркнула царевна. – Ни убить, ни тайное выведать. Всех дел – к ножу прицениться.
Ознобиша посмотрел, как она стискивала руку Орепеи. Девушка будто снова брела тёмной дорогой, впрягшись вместе с братом в утлые санки… только не было рядом Косохлёста и Нерыжени, готовых встать между ними и темнотой. Никого не было.
Эрелис кивнул:
– Письмецо в самом деле говорит лишь о том, что Ветру полюбились присланные подарки. Что так испугало тебя?
– Я отвык, – прошептал Ознобиша. – Я думал… они далеко…
Брат с сестрой переглянулись.
– Кто грамотку передал?
– В сундуке была… за неприступным замком. В книгу вложена.
– В ту самую, что ли? – спросила царевна.
Ознобиша кивнул.
– На кого думаешь? – спросил Эрелис.
– Дорожные люди всякий день прибывают. Этот райца может лишь полагать…
– И что полагаешь?
– Нас учили: надо спрятать – клади на виду, – хрипло произнёс Ознобиша. Подозревать оказалось неожиданно тягостно. – Муж есть, коего причуды всему городу знамениты…
– Это не Машкара, – отмела поклёпы Эльбиз.
– Оттого, что на Дорожном поле вступился?
– Не он это.
Ознобиша потупился:
– Порядчики с ним, точно с красным боярином, а по книжнице ходит, как хозяин в клети. Это он изначально скрыню мне показал. Мог знать, как отворяется.
Эрелис терпеливо дослушал.
– Это не Машкара, – повторил он, гладя Дымку, свернувшуюся на коленях.
– Райца далёк от мысли убедить господина. Я лишь пробую объяснить…
– Урок вправду почти смешон, – сказал Эрелис. – Однако ты сам говорил, Ветер редко что-либо делает просто так. Чего нам ждать самого скверного?
Ознобиша отмолвил не сразу.
– Кого хочешь привязать, усыпляй несложными просьбами, – прошептал он затем. – Благодари за пустяк… потом вынуди один перст замарать… А потом…
Он так и стоял перед царевичем на коленях. Эрелис отложил резец, повернулся к нему, взял за руки. Пальцы молодого советника были холодными, в серо-голубых глазах стыл северный лёд. Царевич понудил Ознобишу встать, усадил подле себя. У шегардайского наследника был взгляд, какой редко встретишь в четырнадцатилетнем. Очень взрослый взгляд помнящего, как за него умирали.
– Друг мой… На что намерен решиться?
– Ты предрекал… – Голос грозил сорваться на писк, Ознобиша закашлялся. – Ты предрекал, меня заставят лазутить. Я не верил тогда. Я дурак…
Эрелис некоторое время молчал.
– Тебе страшно, Мартхе. Ты привык биться в одиночку, но больше ты не один. Люди проклянут Эдаргов род, друже, если я допущу, чтобы кто-нибудь причинил тебе зло.
Задворками крикливого исада снова пробирались двое подростков. Один – в строгом кафтанце красно-бурого шегардайского сукна, пепельная голова успела примелькаться на улицах Выскирега. Пареньку кланялись, он уважительно отвечал. Товарищу молодого райцы доставалось меньше почёта. Мальчонка в ветхом колпачке, сползшем на самый нос, выглядел чуть опрятней таких же уличников, юривших по торговым рядам. Даром ли мезоньки как из земли вырастали всюду, где проходили господин и слуга. Одни просто тянулись за «дикомытом», другие подскакивали, начинали торопливо рассказывать. Иногда райца кивал. Тогда служка развязывал плетёный кошель, наделял удачливых угощением. Вяленой рыбёшкой, куском сухаря.
– Зря пошла, – подгадав местечко потише, сказал Ознобиша. – Вдруг что? Мой урок, мой ответ…
Оружейники, люди почтенного ремесла, трудились опричь продутого сквозными ветрами исада. Ознобиша и царевна спускались с крова на кров, с жилья на жильё. Мысленное писало знай меняло листы, пополняя густую сеть прогонов и сходов.
– Чему улыбаешься? – спросила царевна.
– Начертание Коряжина для дорожных людей переписать хочу. Или пусть мезоньки гостей водят, пропитание промышляют?
Оставив людную улицу, господин со служкой проникли в извилистый ход. Он не годился нарядным сановитым мужам, но путь сокращал заметно.
– Людям верить, в Шегардае тоже голытьбы бездомной полно, – задумчиво проговорила Эльбиз. – Камышнички прозываются.
Ознобиша снова улыбнулся чему-то.
– Вчера мы новые ложки в котле были, небось уже другие наспели. Может, даже этой весной за ними поезд пошлют. Или следующей.
– Сюда не досягнут, – отмолвила царевна сквозь зубы. – А успеет брат в Шегардае сесть, и туда путь возбранит!
Она привычно спускалась, цепляя захватанные выступы стен. Было тесно и темно, лишь под ногами рдело, медленно разгоралось пятнышко неяркого света. Скальная глубина всё отчётливей перекликалась стуком и звоном, токи воздуха отдавали железной окалиной.
– Возбранить недолго, – сказал Ознобиша. – Одна беда, уличных воришек с тех запретов меньше не станет.
«Меня другом зовёшь, а я ведь моранич. И Космохвоста, твоего второго отца, на воинском пути обучали…»
Царевна подслушала его мысли:
– Добрый царь Аодх не Лихаря мечтал видеть, когда котёл наряжал!
Ознобиша первым выбрался в широкую наклонную улицу, снабжённую отлогими ступенями для пеших и гладкими желобами для тележных колёс. По потолку бродили жаркие отсветы, впереди бодро лязгало и звенело, слышались голоса. Ремесленные ножевщиков начинались за поворотом.
Стены, как почти всюду в Выскиреге, были густо разрисованы. Воины с занесёнными копьями, храбрые мореходы, спасающие пышногрудых прелестниц. Лохматые пленники… рыбомужи в объятиях таинственных птицедев… Озорные, временами даровитые руки не жалели рудянки, празелени, угля. Пятнами выделялись вчерашние поновления. Ознобиша переглянулся с царевной, оба заулыбались. Гайдиярово исступление пребывало у всего города на устах. Здесь, где редко появлялись порядчики и вовсе никогда не бывала госпожа Харавон, деяние царевича восславили подробно и от души.
