— Припозднились вы что-то.
В мощной фигуре Альберт узнал Хермана.
— Кажется, я не обязан давать вам отчет в своих действиях, — сказал он тоном, не предполагающим продолжения разговора.
— Прелестный костюмчик.
Хермана враждебный тон Альберта оставил невозмутимым. Альберт прибавил шагу. Херман тоже.
— Вы сегодня так молодо выглядите… — сказал он вкрадчиво, даже не пытаясь скрыть фальши в своем голосе.
Альберт резко остановился и развернулся к молодому человеку:
— Скажите, что вам от меня нужно?
Херман всплеснул руками:
— Нужно от вас? Что вы имеете в виду? Ничего мне от вас не нужно. Просто хочу немного развлечь вас своим обществом. Но может быть, вы предпочитаете одиночество?
Не ответив, Альберт развернулся и пошел дальше по Хаунегаде. Он прошел стапеля, прошел верфь.
— Спокойной ночи! — крикнул Херман ему вслед. — Вам наверняка нужно поспать после сегодняшних усилий.
Альберта передернуло, рука сжала трость. Он даже подумал, а не вернуться ли и не наказать ли негодяя? Но тут же отбросил эту мысль. То время давно прошло. Они с Херманом примерно одного роста и комплекции, но Херман на полвека моложе. Схватка будет неравной. И он не просто проиграет драку. Он утратит свое достоинство, и эта мысль поразила его с такой силой, как будто он уже лежал на земле, истекая кровью.
Поднявшись по каменной лестнице дома на Принсегаде, он запер за собой дверь. Не зажигая света, тяжело опустился на диван. Откуда этому мерзавцу известно, что произошло у вдовы? Он что, следит за ним? Или просто догадался? Неужели происходящее столь очевидно? Но ведь и для него самого это стало неожиданностью. Может, другие видят то, чего не видит он сам?
Конечно, приходится признаться, что, наряжаясь к ужину у вдовы, он лелеял игривые мысли. Но осознавал, что в действительности ничего такого не хочет. Все это были лишь тщеславные мечты. А теперь они воплотились в реальность, и он внезапно почувствовал себя голым. Что видит Херман, видит весь город. Надо остановиться. Он понимал, что чувствовал тогда в прихожей, когда Клара Фрис ему отдавалась. Страх, страх, что его привычная жизнь сойдет с орбиты, страх перед непредсказуемостью бытия, страх, что все то, что он оставил позади, готовясь к закату жизни, снова предъявит на него свои права.
Он слаб, он это чувствовал. Она — сильна, как и Херман, потому что они молоды.
Прерывистое дыхание, объятия в темной прихожей, драка на улице — все это принадлежало молодости, не старости, и горе тому старику, кто слишком близко подойдет к молодости и решит, что может погреться у ее огня. Он окажется смешон — вот цена, которую придется заплатить.
Старики должны держаться своего умирающего солнца. Дом, в котором он воздвиг свою судоходную контору, где занимался своими делами, делами судового маклера, — вот его солнце, вот его орбита. Не следует ему бунтовать против старческого закона всемирного тяготения. Во время войны за ним закрепилась репутация чудака. Может, так о нем думают до сих пор, и с этим можно жить. Но репутация дурака — этого ему не надо. Ходить по городу одетым и все же в глазах других быть голым — позор, с которым он жить не сможет.
На следующий день он долго спал и не выходил из дому. Через день в одиночестве сплавал к Сорекрогену, проверить верши. Как обычно, они были полными, больше десяти фунтов набралось. Он пересыпал креветок в садок и застыл над копошащейся массой. Перед глазами стоял Кнуд Эрик, с гордостью возвращающийся домой на Снарегаде с полным ведром креветок. Альберт высыпал креветок за борт. Они на секунду застыли в воде коричневым облаком и исчезли.
Не было в море успокоения. Он скучал по мальчику. Но что-то еще его мучило, сильнее, какое-то внутреннее давление, оно лишь нарастало, потому что он не хотел сказать себе правду. Не один только страх он испытал, когда Клара прижалась к нему в прихожей. Еще — чувственное возбуждение, какого не помнил уже многие годы. Одна только мысль о сцене в прихожей вызывала у него нежданную эрекцию.
Старик, он сидел летним утром в своем яле и испытывал эрекцию. И чувствовал злость на самого себя и одновременно неудовлетворенность. Он был больным в критической фазе развития болезни. Время должно идти своим ходом, и единственным лекарством являлась разлука.
* * *
Прошло две недели. И вот как-то он вернулся домой и застал в гостиной Клару Фрис. Она сидела на краю дивана и поднялась, когда он вошел. На ней было то же платье, что и в тот злополучный вечер. Под тонкой, свободно спадающей тканью угадывались очертания тела.
— Меня впустила ваша экономка. Я сказала, у меня важное сообщение.
Он встал в дверном проеме, в глазах застыл вопрос. Понимал, что ведет себя невежливо, но страх совершить опрометчивый поступок удерживал его на месте. Нахлынуло то самое чувство, которому в беспокойные часы, проведенные в яле, он не смог дать определения: как и в тот вечер в темной прихожей, Альберт испытывал одновременно страх и возбуждение.
— Дело в Кнуде Эрике, — сказала она. — Он не понимает, почему вы с ним больше не видитесь. Каждый день о вас спрашивает, но сам прийти не решается. Вы его совсем бросили?
Она посмотрела ему прямо в глаза, как будто имя Кнуда Эрика заставило ее забыть о страхе.
— Дорогая Клара, — произнес он, подошел и взял ее за руки.
Она посмотрела на него. Глаза тут же покраснели.
— Дело не только в этом. Я ужасно скучаю!
И, вырвав руки, она обняла его за шею, прижавшись губами к губам. Его тут же охватила ярость. Он схватил ее за талию, чтобы оттолкнуть, но руки его не слушались, и он прижал ее к себе, целуя грубо, без нежности. Она откинулась назад, он повалил ее на диван и, тяжело опустившись сверху, дернул за подол платья.
— Подождите, подождите, — простонала она. И задрала юбку.
Его злость не утихала. Войдя в нее со вздохом, он сильно ударил ее по лицу. В момент возбуждения ему казалось, что это самозащита, протест против ее молодости, против соблазна. И вот он уже со стоном обмяк, удовлетворенный едва ли не больше этим ударом, чем ее податливым телом, которое он едва видел и чувствовал. Она прижалась к нему, по-видимому равнодушная к пощечине, после которой на ее щеке осталось жгучее красное пятно.
Его голова покоилась на ее мягкой груди. Он с неприязнью подумал, что в руках этой женщины чувствует себя беззащитным ребенком. Альберт уже понял, что попался. Что снова окажется там же и снова ударит ее. Покраснев от стыда, он вырвался из ее объятий и принялся приводить в порядок одежду. Она села рядом и положила голову ему на плечо. На лице алело пятно.
— Я вам не безразлична? — спросила она. — Я вам правда не безразлична?
— Нет-нет, — сказал он с раздражением. — Дайте же мне привести в порядок одежду.
Он не узнавал себя. Победа не принесла торжества. Вместо этого в нем нарастало ощущение свершившейся катастрофы.
