— Я прихожу сюда по той же причине, что и вы, капитан Мэдсен. Чтобы поразмыслить о Спасителе.
Несколько секунд она оценивающе на него смотрела:
— Ведь вы, должно быть, человек верующий.
— Я был верующим, — сказал он, — но я верил не в Спасителя. Я верил в другие вещи. Верил в этот город, в силы, что его возвели. Верил в единство и общность людей. Во многое верил, в активность, в трудолюбие. Но боюсь, стал вероотступником. Я тоже чувствую, что зажился на свете. Я больше не понимаю мира, который меня окружает.
— Вы кажетесь несчастным человеком, капитан Мэдсен. Я тоже не понимаю этого мира. И никогда не понимала, вероятно. Но все равно верю.
— Может быть, потому и верите.
— Что вы имеете в виду?
— Вы же сами сказали, что не понимаете мира. Вероятно, потому у вас и получается верить. Вера — это тайна. Мне она недоступна. Может, есть какое-то внутреннее препятствие, не знаю.
Альберт вопросительно на нее посмотрел, словно ждал ответа. Он чувствовал, что выдает себя этой женщине с головой, но это его не пугало. В ней было такое сочувствие, такая мягкость, а ему уже нечего было терять.
— Мне снятся сны, — услышал он свой голос.
Желание высказаться было непреодолимым.
— Какие сны?
На секунду он замолк. А затем решился.
— Тонущие моряки, — сказал он. — Я вижу, как они тонут. Почти каждую ночь вижу. Как будто сам там присутствую. Я вижу все задолго до того, как это происходит на самом деле. Если не верите, можете спросить, кто еще умрет в Марстале. Могу назвать каждого.
Она смотрела на него с непониманием. Но он уже не мог остановиться:
— Годами я ходил по этому городу как чужой. Я чувствую себя посланцем царства смерти. Корабельное привидение, предвестник несчастья — вот кто я такой.
Он замолк и посмотрел на нее с мольбой. Эта женщина вообще понимает, что он сказал?
Она долго молчала. А затем взяла его за руку:
— Как же вам, наверное, тяжело. Такая ноша не по силам человеку.
Он испугался, думая, что она заговорит о Спасителе. Но нет.
— Так вы мне верите?
— Раз вы говорите, что это так, капитан Мэдсен, я верю. Вы никогда не казались мне человеком, склонным к фантазиям или рисовке.
Альберт в отчаянии развел руками:
— Я видел войну, фру Расмуссен. Все эти смерти. Я сидел напротив вдов, встречал их вопрошающие взгляды. Как умер мой Эрик, мой Петер? Я же знаю. Я мог бы ответить. И все же не мог. Такое чувствуешь бессилие. Да, бессилие. Я зритель, как в снах, так и наяву. И днем и ночью вижу страдания и скорбь, а мое положение не меняется. Я ничего не могу сделать.
Она сидела все так же, накрыв его руку своей.
* * *
Какое-то время они молчали. Затем Анна Эгидия убрала руку и поднялась.
На пути к выходу обернулась:
— Я верю в ваши сны. Но не хочу о них знать. Лучше оставаться в неведении о промысле Божием.
Какое-то время они продолжали ходить в церковь. Но теперь садились рядом. Иногда молчали, погруженные каждый в свои мысли. Но в основном вели тихие беседы. Они больше не касались друг друга. Прикосновение ее руки было знаком признания. Повторять жест необходимости не было. Ведь теперь он знал.
Настал декабрь, — казалось, влажный зимний холод добрался до каждого уголка неотапливаемого сумрачного помещения церкви.
— Сидим здесь, мерзнем, — сказал она, — пойдемте ко мне, выпьем кофе.
Войдя в гостиную дома на Тайльгаде, он огляделся. На стенах висели картины Расмуссена. Он знал, что вдова продала большую часть работ, значит кое-что все-таки осталось. Одна из картин — портрет маленькой девочки-гренландки. Расмуссен одним из первых датских живописцев отправился в ледяную пустыню, но портрет не был типичным для него жанром. В основном он писал море, корабли. Именно в качестве мариниста и прославился. На другой картине был изображен мужчина в рясе, коленопреклоненно молящийся в пустыне. На заднем плане виднелись женщина и осел. Странно, лицо мужчины было прописано нечетко, словно картина осталась незаконченной или Расмуссену недостало умения портретиста.
— Это «Бегство из Египта», — произнесла вошедшая с кофейником вдова.
Альберт вежливо кивнул. Могла бы и не объяснять. Хоть и неверующий, он все же знал Библию.
— Вообще-то, его редко вдохновляли мотивы Священного Писания. Жаль. Думаю, он мог бы нащупать что-то новое. Под конец ему ничего толком не удавалось. Во всяком случае, он был так недоволен, ужасно. Вечно его что-то мучило. Не думайте, что я не замечала, каков он на самом деле.
Альберт познакомился с художником, который был на пару лет его старше, еще подростком. Карл Расмуссен поразил его не только из-за необыкновенного таланта к рисованию, но и по причине своеобразной невинности. Расмуссен был родом из соседнего города, Эрёскёбинга, и, когда впервые появился в Марстале, его тут же окружила толпа враждебно настроенных мальчишек. Он был чужаком и должен был это прочувствовать. Но что-то необъяснимое удержало их. Он как будто и не понимал, что его могут избить. Вместо этого между ним и этими грубиянами зародилась дружба. Все долгое лето они вместе бродили по острову. Карл делал наброски в окружении восхищенных мальчишек. И читал им вслух. Они обнаружили в себе тягу к чему-то иному, помимо бесплодной зубрежки в классе у Исагера. Альберт до сих пор помнил, какое впечатление на него произвела «Одиссея», рассказ о Телемаке, двадцать лет прождавшем отца и ни разу не усомнившемся в том, что тот жив. Может, именно тогда и определился его жизненный путь.
А потом произошло столкновение. Он уже не помнил из-за чего. Помнил, что Карл ушел с разбитым носом. Он больше не встречал его до того момента, как тот, уже будучи взрослым, поселился в Марстале с семьей. К тому времени он уже стал известным художником с солидным доходом, который вкладывал в марстальские корабли. Карл Расмуссен написал запрестольный образ в церкви, в качестве моделей для апостолов используя местных шкиперов. Иисус же был списан со столяра, который держал подпольный кабак напротив церкви. Выбор дерзкий, но Расмуссену это сошло с рук. Восторги не смолкали. Сходство было поразительным.
Карл Расмуссен спросил Альберта, можно ли написать и его. Альберт достал голову Джеймса Кука и попросил изобразить их вместе. Но при виде головы у Расмуссена свело живот, и ему пришлось прилечь на диван.
Альберту всегда казалось, что художник приехал в Марсталь в поисках чего-то, что так и не нашел. Чего — он не знал. Но ходили слухи, что Расмуссен покончил с собой. Не просто злые сплетни. Слухи пошли потому, что марстальцы знали толк в мореходном деле. Никто не мог понять, как можно свалиться за борт при такой тихой погоде. Вот Карл Расмуссен пишет, стоя на палубе, а вот — его нет.
Анна Эгидия Расмуссен разлила кофе по фарфоровым чашечкам с голубым узором.
