Узкие плечи подрагивали. Он снял очки в стальной оправе, положил их перед собой на стол. Закрыл глаза руками, как ребенок, собирающийся заплакать, и слезы закапали на чисто выбритые щеки.
— Простите меня, — пробормотал он, — я не хотел…
Альберт встал и подошел к священнику. Положил руку ему на плечо:
— Тут не за что извиняться.
Пастор схватил его руку своими двумя и приложил ко лбу, словно искал облегчения от боли.
Они долго молчали. Абильгор перестал плакать. Снова надел очки. Альберт уже собрался уходить, когда увидел на письменном столе черный предмет, напоминающий когтистую лапу. Но это не было лапой птицы. Скорее походило на отрубленную человеческую руку с пятью пальцами и желтыми, цвета кости, ногтями.
— Что это?
— Да, в этом-то весь и ужас. Я просто не понимаю, что мне делать.
В голосе Абильгора послышалось рыдание.
Альберт взял предмет в руки и поднес к глазам.
— О нет, не трогайте. Это отвратительно.
То была человеческая рука. Альберт сразу подумал о мумифицированной голове. Техника консервации иная. Руку явно коптили и высушивали над костром.
— А откуда она? — спросил он.
— Вы же знаете Йосефа Исагера. Его еще вроде называют Лоцманом Конго, — сказал пастор.
Альберт кивнул. Много лет назад Йосеф Исагер был лоцманом на реке Конго. Он работал на бельгийского короля Леопольда и вернулся домой с медалью за верную службу. Рассказывал об этих годах неохотно, но соседи поговаривали, что иногда по ночам их будит ужасный крик. Крик Йосефа Исагера. Однажды ночью он во сне ногами разбил спинку кровати. Раздался громкий треск, большая кровать из красного дерева развалилась, и бывший лоцман очутился на полу. Вскочив, он принялся расшвыривать мебель, словно это были враги, с которыми он сражался не на жизнь, а на смерть. Постельное белье, кучей валявшееся на полу, насквозь пропиталось потом. Сам он сказал, что болен малярией.
Альберт, слышавший истории о ночных волнениях в доме Йосефа Исагера, придерживался другой теории. Не малярия это была. Йосефа Исагера мучили кошмары. Ему снилась Африка.
— Пришел ко мне, принес отрубленную руку. Руку! Человеческую руку! «А что, по-вашему, мне с ней делать?» — спрашиваю я, придя в себя. «Похороните по-христиански», — отвечает. «Кто это?» — спрашиваю. «Не знаю, — говорит, — какая-то негритянка. Да какого черта, пастор!» — говорит он мне. И смотрит так угрожающе. Мне, наверное, не следовало посвящать вас в такие вещи, капитан Мэдсен, но этот человек меня пугает.
Альберт кивнул. Лоцман Конго и на него так действовал. Йосеф Исагер был крепким орешком. Но таковы многие. Жизнь их била, и они отвечали ей тем же. Йосеф Исагер был сыном старого учителя Исагера. Альберт когда-то ходил вместе с Йосефом в школу, и тот оказался меж двух огней: между мальчиками и их жестоким мучителем, — и он не мог принять чью-то сторону. Что бы он ни выбрал, все равно оказывался предателем. И он избивал своего плаксивого брата Йохана. Потом ушел в море, никто не знал, что ему пришлось там испытать. Может, он претерпел новые унижения, а может, ему попались новые жертвы, на которых он отыгрывался, наверняка так и было, а может, он нашел способ жить иначе. Так думал Альберт. Море ведь — великое странствие, уходя в которое мальчик может оставить в прошлом унижения детства и заново обрести себя.
Много лет мы не видели Йосефа. Слышали, что из Антверпена он отправился в Конго. Ходил по большим рекам. Затем вернулся в Данию, но в Марсталь не поехал. Снова отправился в плавание. Африка вошла ему в кровь. Почему — мы не знали. И наконец он угомонился. Стал экспертом по расследованию кораблекрушений, сначала в Копенгагене, затем в Марстале. Жена его Марен Кирстине — они поженились еще в юности — тоже была местная, и они обосновались на Конгегаде.
Вначале он совсем ничего не говорил о годах, проведенных в Африке. На наши расспросы лишь отрицательно качал головой, словно у него не было сил рассказывать, потому что мы все равно бы ничего не поняли. Однажды он попросил Альберта показать ему мумифицированную голову. Посидел, поворачивая голову и так и сяк, глядя на нее с видом знатока.
— Нет, мы делали по-другому, — произнес он наконец.
— Мы? — переспросил Альберт.
— Да, — невозмутимо ответил Йосеф. — Мы их коптили.
И засмеялся — от омерзения или цинизма, Альберт не понял.
— Тут-то явно постарались. Мы же просто следили, чтобы они высохли как следует. Выглядели они как спящие. Глаза закрыты, рот приоткрыт, так что видна белая полоска зубов.
Он бросил на Альберта отрешенный взгляд, словно погрузившись в воспоминания.
— Ты о ком говоришь? — спросил Альберт.
Йосеф очнулся:
— О неграх, о ком же еще? — В его голосе послышалось разочарование. — Надо же было как-то добиваться уважения. С нами был капитан-бельгиец. Он украшал негритянскими головами клумбу. Каждому свое.
Он снова засмеялся, и на сей раз в его смехе Альберту почудились нотки смущения. Он догадывался, что оно было вызвано не разговором об отрубленных головах, а его собственным неведением. Йосеф поначалу счел его сообщником, а теперь понял, что допустил промашку.
Альберт смотрел на старого однокашника, не зная, что и сказать.
— Что смотришь? — Голос Йосефа внезапно стал резким. — Они ведь только такой разговор и понимают. Для них же и делали. А то пришлось бы всех перестрелять. Работать-то они не хотели. Разлечься на циновке да на солнышке, как крокодилы на песке, — это да, это мы умеем. Пусть гордые, тщеславные, но в целом — настоящие животные.
— Я думал, ты был лоцманом.
— Лоцманом был, капитаном порта в Боме, commissaire maritime
[24], я водил по Луалабе аж до Матади по узкому и труднопроходимому рукаву реки. До меня океанские пароходы ходили только до Бомы. Я был первопроходцем.
В его голосе слышалась гордость. Он откинул голову и посмотрел Альберту в глаза. На мгновение показалось, что он рассматривает Альберта откуда-то сверху, хотя оба сидели и Альберт был выше его. У Йосефа были глубоко посаженные глаза, крупный прямой нос, а усы свисали аж до самой мощной нижней челюсти. Во взгляде бывшего лоцмана появилось презрение.
Я был лучшим лоцманом на Конго. Я был капитаном порта в Боме, кем я только не был! Но не это главное. Главное вот что. — Он ткнул пальцем себе в щеку. — Цвет кожи. Вот что главное. Я был белым человеком. Повелителем жизни и смерти. Жарко в этой Африке, как в аду. Но это ничто по сравнению с тем огнем, что разгорается внутри. Вот он, дар Африканского континента, познать наконец-то свою собственную силу. Каждый четвертый оттуда не возвращается. Их забирает жар — или черные. Но оно того стоит.
Он наклонился вперед и проникновенно посмотрел на Альберта. Презрение улетучилось из его взгляда. Он словно искал понимания. В голосе послышалась мольба:
