I will drink whisky hot and strong.
Whisky, Johnny!
I will drink whisky all day long.
Whisky for me, Johnny!
[23]
Ребятишки с восторгом подтягивали. Песня была залогом их будущей мужественности. Запевали молодые капитаны и штурманы — те, кто обладал достаточным опытом, чтобы чувствовать себя бывалым мореходом. Это была их песня. Годы в море утвердили их права на нее. Для стариков она была воспоминанием, и Альберт знал, что многие не раз поднимали парус или стояли у брашпиля под звуки этой песни. Он думал, что это патриотическая песня моряков. Не важно, на каком языке она пелась. В ритме была ее суть, не в словах. Она не проповедовала — она обращалась к мускулам, а из мускулов шла в сердце, откуда напоминала мужчинам о том, на что они способны, заставляла забыть усталость и продолжать сообща упорно трудиться.
«В единстве сила» — будет написано на его камне, но, потный от возбуждения, стоя у платформы с камнем, он осознал, что там можно было написать и «Виски, Джонни!», если бы только эти слова не звучали так неподобающе. Ведь это песню единства он слушал.
Подняв красное мокрое лицо к солнцу, он улыбнулся.
Камень достиг места назначения.
Альберт несколько раз собирал народ в отеле «Эрё», чтобы обсудить памятник, или «камень единства», как он его для себя окрестил. Требовались средства, сбор которых предполагалось осуществить, как все важное и существенное в Марстале, сообща, в форме множества малых пожертвований. Стоя на трибуне, разгоряченный, он, на свое счастье, забывал, что упустил один важный момент. Почему памятник ставят именно теперь? Пятидесятилетний юбилей возведения мола пришелся как раз на рубеж веков, но тогда никто не выступил с такой инициативой. Столетний юбилей настанет лишь через двенадцать лет, и он сомневался, что до него доживет. Тогда ему исполнится восемьдесят один год, а он был не настолько самонадеян, чтобы вообразить, что будет жить вечно. Так почему теперь? Почему именно в 1913 году?
К счастью, никто ни разу об этом не спросил. «Конечно, — сказали все, когда он заговорил об этом впервые, — памятник городу нужен, а что более достойно увековечения, чем возведение мола?» И ему ничего не пришлось рассказывать о том июньском дне, когда у него в ялике к югу от Хвоста закружилась голова, — том самом дне, когда возникли предчувствия, смысл которых ускользал от него самого. Такие вещи с трибуны не произносят. Да такое и с глазу на глаз не расскажешь, и уж во всяком случае, это не повод собирать двести тридцать человек и предлагать им тянуть платформу с камнем весом в четырнадцать тонн.
Так почему теперь, почему именно в 1913 году?
Пока не стало поздно, пока мы не забыли, кто мы такие и зачем делаем то, что делаем.
Поздно? Что ты хочешь сказать?
Нет, у него не было ответов. Но в нем сидело предчувствие конца. И чтобы заглушить его, он очертя голову кинулся в это предприятие с возведением памятника.
С трибуны в банкетном зале отеля «Эрё» он раз за разом излагал факты. Вспоминал о том, что когда-то гавань была открыта ветрам с севера и востока и даже с юга, где море штурмовало перешеек, называемый Хвостом. Вспоминал, как даже стоящие на зимовке корабли выбрасывало на берег. Если бы все так и осталось по-прежнему, им было бы не избежать разорения, так что выход был один: обустроить гавань. И вот появился человек, которого следует считать настоящим отцом-основателем города в его нынешнем виде, хоть он строил не на земле, а в море. Он стоял у истоков единства — силы, которой мы поставим памятник. Его имя — шкипер Расмус Йепсен. Шкипер призвал граждан города собрать подписи в пользу строительства мола. Триста пятьдесят человек поставили свои подписи, одни предлагали силу собственных рук, другие — щебень, третьи давали деньги. Но каждый внес свой вклад, за исключением одного человека, который отказался под тем постыдным предлогом, что, дескать, заботиться нужно о своих насущных нуждах, а не о грядущих поколениях.
— Имени я не назову, ради его живущих ныне потомков, — произнес Альберт с трибуны.
Все повернулись и посмотрели на шкипера Ханса Петера Левинсена, который впоследствии стал одним из самых ревностных и щедрых жертвователей на сооружение памятника, как будто через восемьдесят восемь лет наконец получил шанс стереть пятно позора со своего рода.
Наконец Альберт вспомнил о 28 января 1825 года, дне рождения короля Фредерика Шестого, когда под знаменем единства на льду собрались сто человек, чтобы заложить первые камни строительства. Сама природа им помогала. Не встал бы лед в ту зиму и в последующие — не уложить бы им камни. Но строительство удалось завершить — и мол стал вечным знаком того, на что в упорстве и единстве способен человек.
— Глядя на мол, — обращался он к собранию, — вы видите гигантские камни. Но никогда не забывайте, что истинным строительным материалом являются непреклонная воля и сила рук.
Он закончил свою речь напоминанием о том, что пионер Расмус Йепсен был награжден почетным крестом ордена Даннеброг. Моряки, независимо от того, насколько неуправляемыми и своевольными они кажутся, по природе своей роялисты и консерваторы, и такие слова не могут не произвести на них впечатления. Именно в этот момент зал и разразился спонтанными овациями. Альберт позволил себе принять этот знак уважения собственной персоне как инициатору создания памятника, в глубине души сознавая, что его недостоин, поскольку все, что он делал в лихорадке и эйфории этих дней, имело под собой зыбкую нематериальную почву, основывалось на видениях эфемерных, как облака.
Утром 19 июля с почтовым пароходом из Свеннборга посмотреть на камень прибыл скульптор Йоханнес Симонсен. Он объявил, что камень идеально подходит для их цели, сделал наброски, дал указания по поводу очистки камня от водорослей и отбыл обратно в Свеннборг. Камень покрыли хлорной известью, затем отмыли слабым раствором соляной кислоты. Для фундамента выкопали двухметровую яму и заполнили ее бетоном. В начале августа были отлиты фундамент и металлическая ограда. В середине августа камень установили, в работах принял участие сам Альберт вместе с некоторыми другими членами комитета.
В тот же день в гавань вошли шесть торпедных кораблей. Флаги на них были подняты, как и на прочих кораблях, стоявших в гавани, и вскоре причал кишмя кишел любопытными. В первый раз в Марстальский порт зашли военные корабли. Даже члены комитета прервали работы по установке памятника и спустились к Дампскибсброен посмотреть на корабли.
Вечером в отеле «Эрё» устроили празднество по случаю прибытия офицеров. В торжестве принял участие и Альберт. Вид стройных, стального цвета корпусов у Дампскибсброен заставило его испытать странное недомогание, приступ головокружения, как тогда, в море, когда он осматривал будущий памятник. На протяжении всего обеда он сидел с отсутствующим видом, некоторые из присутствующих это заметили, однако отнесли его рассеянность на счет огромного напряжения, которому он подвергался на завершающей стадии водружения памятника.
