— Очень вкусно, — заметил я.
— Передам ваш комплимент повару.
По тону я понял, что он оскорблен. Я не принял его приглашение к откровенности, и между нами разверзлась пропасть.
— Этот Мэдсен, — продолжил он спустя какое-то время, — он ваш родственник?
Я уже раскаивался, что упомянул фамилию отца. Но остров большой, и мне надо его как-то найти.
— Нет, — ответил я. — Не родственник. Просто мы из одного города.
— С одинаковыми фамилиями?
— В Марстале у многих людей одинаковые фамилии. Я обещал его семье узнать, как у него дела, раз все равно здесь окажусь.
— Раз все равно здесь окажетесь. Если случайно будете проходить мимо Самоа.
В голосе послышалась насмешка. Он мне не верил, но вместо того, чтобы сказать это прямо, глумился над моим ответом.
Мне было все равно. Я помылся, поел горячего. Теперь пусть хоть выгоняет, если угодно. Обойдусь и без его помощи. Я утерся дамастовой салфеткой и с напускной вежливостью произнес:
— Благодарю вас.
Было заметно, что Кребс овладел собой.
— Будет еще десерт, — сказал он. — Пожалуйста, останьтесь.
Легкий морской ветерок раскачивал тонкие бамбуковые жалюзи на веранде. Здесь было так же приятно, как и в доме, хотя тропическое солнце стояло в зените. Туземцы все еще занимались ликвидацией последствий шторма. Слышался шум прибоя. Вдалеке виднелся покрытый пеной рифовый барьер, где я накануне чуть не лишился жизни.
Кребс расспросил меня об обстоятельствах крушения. Я упомянул плот и капитана Хансена, отправившегося в каюту, чтобы забрать судовые бумаги и не вернувшегося, когда «Йоханну Каролину» тряхнуло в последний раз и нас волной смыло за борт. Он спросил о канаках и, когда я рассказал, что они вместе со мной добрались до берега, но потом исчезли, да и вообще я ничего о них не знаю, пожал плечами, словно это была незначительная деталь.
Взглянув на меня, Кребс двусмысленно улыбнулся на уже знакомый манер:
— Просто поразительно, что может сотворить хороший обед. Вы согласны?
Я кивнул.
— Вот взять хотя бы меня, — продолжал он. — Ко мне вернулась память. Я вспомнил Мэдсена. Если вы отдохнули, могу предоставить в ваше распоряжение проводника-туземца. Сможете уже вечером встретиться с этим Мэдсеном.
— Но нельзя же идти в таком виде, — возразил я, услышав панику в собственном голосе.
— Конечно нет. — Кребс все улыбался. — Я вижу, вы придерживаетесь приличий. Какую одежду вы предпочитаете для встречи с этим Мэдсеном?
— Свою собственную, — ответил я.
И, заметив, как делано звучит мой голос, я внезапно почувствовал, что мы ломаем друг перед другом комедию. Но если начистоту, то ничего забавного я в этой комедии не находил. По большому счету она меня пугала. Я боялся встречи со своим «папой тру» через столько лет, я боялся Генриха Кребса, потому что он, казалось, знает что-то о моем отце и скрывает это. Он заметил, как я стремлюсь к этой встрече, и заметил, что мне страшно. Кребс играл со мной, но я не знал, с какой целью. Чего он хочет?
Кребс извинился и ушел с веранды. Я провел остаток дня, слоняясь по побережью, любуясь на море и раздумывая над сложившейся ситуацией и всем тем, что пережил. Может, лучше было бы держаться подальше от «папы тру» и оставить мертвых в покое? Если бы не мои поиски, его считали бы мертвым, еще одним из череды утонувших отцов, братьев, дядьев.
На что он мне сдался? Уж я-то ему явно не нужен.
Ведь мог вернуться домой, в Марсталь, но не вернулся. Повернулся к нам спиной. Что же сказать отцу, который в течение пятнадцати лет демонстрировал тебе свою спину? Ну, дотронешься ты до этой спины. А что делать, когда он обернется?
Врезать ему?
Я вернулся в дом Генриха Кребса под вечер. Кребс уговаривал меня остаться на ночь, и я согласился: не хотелось спать на пляже. Для меня накрыли в столовой, но хозяина за ужином не было.
Войдя в комнату, где мне предстояло провести ночь, я первым делом подумал, что Кребс, видимо, предназначил ее для себя и своей жены, приезда которой с таким нетерпением ждал. Здесь было как в шатре или под тентом на корабле. Все выдержано в том же воздушном стиле, что царил в столовой. На кровати с балдахином поместились бы не то что два, даже три человека, а большое зеркало на стене создавало дополнительное измерение.
Мне никогда еще не приходилось ночевать в таком странном месте, и я долго колебался, прежде чем лечь в кровать. Пол представлялся более подходящим, но мне ни разу еще не доводилось спать на облаке, и я решил, что после всего пережитого заслужил небольшое вознаграждение, так что в итоге забрался в этот пуховый рай.
Я проснулся ночью оттого, что кто-то осторожно взялся за дверную ручку. Ручка пошла вниз, затем вверх. Вскоре я услышал, как скрипнула половица на веранде. Затем вернулась тишина, и я провалился в сон.
Утром меня разбудил стук в дверь. Я сонно ответил. Снаружи стоял слуга со стопкой аккуратно сложенной одежды. А еще он держал в руке пару высоких сапог.
— Ваша одежда, маста, — произнес он и исчез.
Я развернул одежду и уставился на нее с удивлением. Одежда была моя, но не та, в которой я провел предыдущий день. Это была моя выходная одежда: темно-синие брюки и китель, белая полотняная рубашка с воротничком, серые шерстяные носки, заштопанные моей рукой. Сапоги принадлежали «папе тру», те самые, что я таскал за собой по всему миру. Я был уверен, что немногочисленные пожитки мои пошли ко дну, когда плот опрокинулся в бухте Апии. И вот теперь держал их в руках.
Я оделся и натянул сапоги. В последний раз я надевал их много месяцев тому назад. На жаре они казались тяжелыми и неудобными. Ноги болели. Я вошел в столовую, где Генрих Кребс ждал меня завтракать. Одет он был безупречно, свежий цветок гибискуса в петлице, волосы напомажены. На скатерти стоял мой рундучок. В этой чистой комнате он походил на большое пятно плесени. На нем имелось мое имя. Я сам его написал.
— Вчера вечером вынесло на берег, — сказал Кребс. — Слуга нашел.
Я промолчал.
— Полагаю, мумифицированная голова не принадлежит к членам вашего семейства?
— Нет, — ответил я. — Его зовут Джим.
— О, это все объясняет. Он тоже из Марсталя?
Я покачал головой и решил, что будет лучше воздержаться от ответа.
— Вы чрезвычайно интересный молодой человек, Альберт Мэдсен, — сказал Кребс, взглянув на меня поверх чашки, — чрезвычайно интересный.
— А вы без спросу роетесь в чужих вещах.
И тоже поднял глаза. Надеясь, что он не заметит, насколько я переполошился.
— А по-другому ничего не узнать, — заметил он, не отводя взгляда.
— А что вам так хочется узнать?
