Под одежду мы запихали солому. Ждали лишь, когда стемнеет, чтобы окружить дом Исагера. В доме еще горел свет. Мы кинули в окна его гостиной пару горшков. Раздались вопли его женушки и сразу после этого — шум в прихожей.
В дверях, с палкой в руке, показался Исагер.
— Негодяи! — закричал он.
— Кричи-кричи, — отозвались мы и метнули в него еще пару горшков.
Один горшок попал учителю в плечо, на фрак пролилось мерзкое вонючее содержимое. Крик учителя потонул в клокочущем кашле, словно его рвало. Еще один горшок залетел в прихожую. Йосеф и Йохан, глядя в окно, смеялись над отцом. Им никогда не разрешали похулиганить в новогодний вечерок. И вот — они отомщены. Но братья не знали, что их ждет: мы ведь им ничего не сказали.
Мы побежали по Сколегаде. Исагер припустил следом, занося палку для удара. С другой стороны дома послышался звон стекла, и мы поняли, что Нильс Петер и Альберт разбили окно в спальне и кинули туда горящую солому.
Ну, началось.
«Выходи, а то сожгу!»
Мы свернули на Твергаде и побежали обратно по Принсегаде. Позади слышались крики Исагера. Мы обманули его, сделали круг и вот опять стоим у школы. Чувствовалось, что ветер усилился. Днем раньше началась оттепель, и большая часть снега растаяла. Зиму прогнал теплый западный ветер. Завывая, он носился по городскими улицами.
И тут вспыхнуло пламя.
Мы разбили окна с обеих сторон дома. Исагер, припустив за нами, оставил открытой дверь. И вот западный ветер прошелся по дому и раздул горящую в спальне солому. Мы никогда еще не видели пожара, от этого зрелища по коже пробежал мороз. Вот как он выглядит, ненасытный огонь! Неистовый! Мы даже представить себе такого не могли. Пламя рвалось сквозь крышу. Внутри было светло, словно за разбитыми окнами горела тысяча сальных свечей. А затем пламя вырвалось через все проемы.
Исагер закричал. Мы увидели, как толстая учительша, покачиваясь, пролезает в дверь. На лестнице она упала и уселась прямо на землю у нижней ступеньки. Там она и осталась, громко стеная и плача, как ребенок.
Исагер подбежал к жене и принялся колотить ее тростью, словно в поразившем семью несчастье была виновата она.
Йосеф и Йохан стояли, глядя на происходящее, словно это их не касалось. Из дома напротив спешил Йорген Альбертсен.
Мы стояли на другой стороне Киркестраде. Компания наша разрасталась с каждой секундой. Нам хотелось громко кричать «ура», но мы знали, что это глупо, и шептали стишок об улитке, со смехом косясь друг на друга.
Пришло время и нашему мучителю пострадать.
Взрослые бежали с ведрами, но зря. Западный ветер разошелся не на шутку Он не только дьявольским штормом промчался по дому Исагера, подпалив шторы, обои, мебель, крышу, — нет, он понес огонь дальше. На крыльях западного ветра пламя перекинулось с дома Исагера на дом Дреймана, с дома Дреймана на дом Кромана.
Маленький Андерс больше не шептал потешку про улитку. Нет, он кричал. Горел его дом, и он видел, как мать выбегает на улицу с супницей из английского фаянса в руках — самой красивой вещью в доме. Вскоре вся та сторона Сколегаде была объята огнем, и снова пошел снег. Но этот снег был, верно, творением самого дьявола, потому что он был черным.
Лишь на пересечении с Твергаде огонь остановился. Слишком широкой была улица, к тому же крыши домов на другой стороне покрывала черепица. На брусчатку падал дождь из углей, и у тех, кто осмеливался пройти по улице, на одежде оставались прожженные дыры.
Огонь и дым поднимались в небо, подобно развевающемуся хвосту огненного дракона, осадившего всю Сколегаде.
Наконец прибыл пожарный насос. Лошади ржали от страха. Они не привыкли к огню. На Сколегаде им никак было не попасть из-за жара, и насос остановился на углу Твергаде. Пожарные пытались помешать распространению огня. На Сколегаде все застопорилось. Мы тоже помогали, нас позвал Левин Кроман, но теперь жар стал нестерпимым. К домам и подойти было нельзя. Мы стояли на другой стороне, прижавшись к стенам уцелевших домов, со своими ведрами, и слезящимися глазами созерцали бушующее море огня.
Мы и не думали о том, что сами стали причиной этого непостижимого события. Причиной был огонь. Он обладал своей собственной силой, собственными самоубийственными целями. На что мы ему?
Наконец пришел час нашего освобождения. Вся наша горечь, весь наш страх, вся наша ненависть, слишком великая для узкой детской груди, вскормили этот костер, и мы наполнились благоговением, словно огонь очистил наши жизни от всего отвратительного и ненужного. Пламя превратило дома в обугленные скелеты. Днем позже на это будет страшно и больно смотреть, но сегодня вечером зрелище было чудесным. Вот и все, что мы чувствовали.
Но западный ветер — предвестник дождя. Высоко в небе прорвалась поверхность туч. Дождь хлынул стеной и покончил с огненным драконом и с нашим радостным возбуждением.
На следующий день мы ходили смотреть на останки сожженных домов. Вся Сколегаде превратилась в огромное пепелище. Стены еще стояли, и из них на нас смотрели черные глазницы окон. Горожане встречались с ними взглядами. Был выходной. Мужчины в высоких шляпах стояли с видом знатоков, привычных к пожарам, хотя последний случился без малого сорок лет тому назад. Женщины, покрыв головы черными шалями, громко стенали, даже те, кто не пострадал от пожара. Людей охватил страх, точно так же как накануне вечером их дома охватил огонь: страх потерять не только все имущество, но и братьев, отцов, сыновей. Тот самый страх, который море внушает жене моряка. Но на сей раз огонь оказался милосерднее моря. Никто не погиб.
Мы услышали, как фру Исагер зовет Каро. Она забыла, что собака давно пропала. Женщины пытались говорить с ней, но она лишь качала головой и продолжала звать любимого пса.
Хоть никто и не погиб: ни человек, ни собака, — пострадавшие потеряли все свое имущество: мебель, одежду, памятные вещи, кухонную утварь. В доме Альбертсенов нашли чугунок, вполне пригодный для использования, а у Сване — сковороду. Ручка сгорела, но столяр Лавес Петерсен сказал, что можно смастерить новую.
Огонь вырвался на волю, пока мы закидывали дом Исагера глиняными горшками. Горшки мы кидали каждый год, и каждый год нас наказывали, даже тех, кто не принимал в этом участия: поскольку мы друг друга не выдавали, виновными считались все. Но в этом году нас не наказали. Что стоили наши горшки по сравнению с этим пожаром? Про них забыли, как и про нас.
Когда дом загорелся, Исагер находился на улице. Он не связал нас с происшедшим. Он нас ни во что не ставил, потому и не мог заподозрить в таком преступлении. Он и не подозревал, какое зло в нас посеял. Нас спасла его глупость.
В последующие дни мы поняли, что толстуха-учительша повредилась умом. Она все ходила и звала Каро. Думала, что он просто испугался пожара, и каждый день выставляла миску с едой, чтобы выманить пса из укрытия.
— Она изменилась к лучшему, — сказал Йосеф, — забывает нас бить.
