Девушки оделись в белое, пастор произнес речь, но главным действующим лицом стал Исагер. Принц прибыл, чтобы проинспектировать его занятия.
Через двенадцать лет к нам в город прибыла еще одна королевская персона — будущий король Фредерик Седьмой. Он прибыл на пароме, когда дул сильный северный ветер. Стоя на набережной, мы спорили о том, который из прибывших принц, и тут мужчина в вязаных рукавицах и шапке-ушанке спрыгнул на берег и закрепил трос.
— Холодно, ребята, — произнес он. Это и был принц.
В школе мы пели «Пока живем, хотим быть моряками!». Текст песни сочинил Исагер. А затем начался опрос, во время которого принц повернулся к адъютанту и спросил, в состоянии ли тот решать такие сложные задачи, какие решают марстальские дети. Адъютант ответил «нет», и человек, который в один прекрасный день должен был стать королем Фредериком Седьмым, признался: «Я тоже».
Задача, вызвавшая восхищение кронпринца, содержалась в «Задачнике» Крамера на странице сорок семь и звучала следующим образом:
«Двигаясь по орбите, длина которой составляет 129 626 823 географические мили, Земля делает полный оборот вокруг Солнца за 365 109/450 дня. Какой путь Земля проходит за одну секунду, если считать, что она двигается непрерывно с одной и той же скоростью?»
Такой вопрос кого угодно мог выбить из колеи, а особенно нас, которым Исагер не удосужился рассказать, что Земля движется вокруг Солнца. Но зато правильный ответ он навсегда вбил нам в голову. Ответ находился на последней странице учебника. Четыре мили и еще дробь, которую ни один из нас не смог бы выговорить, если б не плетка. Отвечать выпало мальчику по имени Свен. С тех пор к нему прилипла кличка Свен Секунда. А дробь он утянул с собой под воду. Куда ушел, когда ему было всего шестнадцать.
Исагер низко поклонился, как бы благодаря принца за похвалу, и Фредерик похлопал его по плечу. Свену Секунде велели стоять, заложив руки за спину, чтобы Фредерик не увидел его разбитых пальцев.
Вот и все, чему мы научились у Исагера: плетка и линейка в состоянии добиться того, на что не способен разум учителя. Даже с «Задачником» Крамера в руках Исагер мало что мог. Зато плетка — могла. Если мы и научились считать, то это только чтобы вести счет полученным ударам. И вот наши старшие братья стояли перед кронпринцем и, как замученные попугаи, отчаянно производили вычисления.
Впоследствии школу Марсталя назвали в честь этого величайшего события.
Она стала школой имени Фредерика, но с тем же успехом могла называться школой имени Исагера. Похлопав учителя по плечу, Фредерик отдал школу, а вместе с ней и наши тела в личную собственность учителя. Исагер кланялся двум будущим королям, два будущих короля похлопали его по плечу, и он превратился в лицо неприкосновенное.
Был создан школьный попечительский совет, состоявший из купца и двух шкиперов. Им наши родители могли жаловаться, если мы возвращались домой пострадавшими после встречи с плеткой Исагера. Но члены совета были простыми людьми, они немели от благоговения перед ученым мужем, которого хвалили не один даже, а целых два короля, и потому жалобы никогда не находили у них поддержки.
Кроме того, все помнили, как обстояли дела во времена старого Андресена. Тогда в школе было триста пятьдесят учеников и всего два класса, в каждом по сто семьдесят пять человек. Андресен не в состоянии был запомнить имена всех учеников, а потому каждый имел номер. Андресен дирижировал детьми с помощью свистка. В школе, которая одновременно служила учителю домом, они сидели буквально повсюду: на подоконниках, на кухне и даже в саду. Окна приходилось держать открытыми до самых холодов, но и в теплое время года все ученики из-за сквозняков страдали от простуд и бронхитов. А когда зимой окна закрывались, они задыхались от недостатка воздуха, и каждый день кто-нибудь терял сознание прямо на уроке.
Ни досок, ни письменных приборов не было. Были только лотки с песком и палочки. Все знания, начертанные на песке, уносило прочь при малейшем дуновении ветра.
Три члена совета все это помнили. Теперь же они видели новую школу, чернильницы, доски и учителя, которого хвалили два будущих короля, и видели явный прогресс. Против нежелания детей учиться было лишь одно средство: побои.
К тому же жаловались мы редко. Это тоже предписывалось солидарностью, которой научил нас Исагер: мы не предавали даже своего мучителя. Мы возвращались домой с проплешинами, когда Исагер в ярости выдирал нам клочья волос, с фингалами, с искалеченными пальцами, которыми нельзя было удержать нож и вилку, и говорили, что подрались. На вопрос о том, с кем именно, отвечали: «Ни с кем».
Мы клялись, что, повзрослев, отплатим Исагеру, и не понимали молчаливого потворства наших отцов. Они же знали, что он собой представляет: сами изведали вкус его плетки. Но к страданиям детей оставались слепы.
Матери чувствовали: что-то не так, но всегда терялись перед власть имущими. Сил-то им хватало. Как прожить, не имея сил, когда муж в море, а ты остаешься одна с кучей детей? Но, приходя к пастору или учителю, они теряли уверенность в себе и начинали сомневаться в собственном здравом смысле.
— А это точно не Исагер? — спрашивали они.
И мы трясли головой, сами не зная, почему не указываем на него — на источник наших ежедневных страданий — и вместо того закладываем себя самих.
— Может, это тебя научит не ввязываться в драки. — За словами следовала затрещина.
— Посмотри на сестричку: какая чистенькая и аккуратненькая она каждый день возвращается из школы!
И это было правдой. Но у сестер уроки вел помощник учителя Ноткьер, а он не дрался.
Таков был учитель Исагер. Невидимый, шел он с нами домой и сеял раздор между нами и нашими родителями.
* * *
Пришла зима, пришли морозы. В замерзающей гавани на приколе стояли суда, берег покрылся льдом. Стерлась граница между островом и морем. Вода исчезла, мы стали жителями белого континента, который и манил нас, и пугал своей бесконечностью. При желании можно было дойти до скалы Ристинге-Клинт на острове Лангеланн, прямо по фарватерам и по островам, которые превратились в холмики, занесенные сугробами, окруженные торосами. Было так дико, ветрено и пустынно…
Зима побелила и улицы нашего города. Снег завивался вихрями, на секунду ложился сугробами, снова взмывал в воздух, и окружающий мир вновь исчезал из виду. Нас тянуло на улицу, чтобы присоединиться к этому танцу, на коньках промчаться в порт или бежать по полям до холмов у Драйета — подраться с деревенскими и со свистом пронестись со склона на санках.
Исагер мешал, но зима была на нашей стороне. Без печки в холодном классе обойтись нельзя. А у печки есть дымоход, который можно забить, и, когда в помещении уже было не продохнуть от дыма, ему приходилось отпускать нас домой. Исагер вставал в дверях и наделял нас на прощание подзатыльниками.
— Оболтус! — говорил он каждому.
