Все семнадцать человек, составлявшие команду «Данневанга», согласились с решением идти в Англию. В их душах жило упорство, быть может даже не имевшее отношения к войне. Когда-то они решили стать моряками. И никому не удастся прогнать их с палубы.
Инстинктивно они чувствовали, что именно упорство сохранит им жизнь, а не патриотизм, не любовь к родине, не та или иная идеология или понимание причин войны. Все это было им присуще в большей или меньшей степени. Но сейчас их мнение о войне никого не интересовало. От них требовалось принять решение, которое серьезно повлияет на всю их будущую жизнь, как именно — они могли только гадать. Но всем своим «морским» инстинктом они ощущали, что речь идет о жизни и смерти. Именно упорство моряка, столкнувшегося с превосходящей силой, ураган это или «Мессершмитт-110», заставило их сказать «да».
Не воевать они соглашались. Для них лишь продолжилась битва, что ведется с незапамятных времен. Не Англии, а походу в Англию они сказали свое «да», морю и испытаниям, которые заставляли их чувствовать себя мужчинами.
Уже десятого апреля они прибыли в Метил и тут же получили приказ отправляться в Тайндок, где корабль передали в ведение Британского адмиралтейства. Передача не была отмечена никакой церемонией. Офицер английского флота прикрепил к кормовой мачте записку, в которой коротко сообщалось, что корабль именем короля объявляется английским военным трофеем. Даннеброг спустили, на его месте подняли Ред-Дастер, британский торговый флаг, красную тряпку с Юнион-Джеком в уголке.
Они никогда особенно не следили за состоянием своего датского флага. Белый крест закоптился из-за дыма, полотнище по краям обтрепалось. Но это был их флаг. В чужих краях он был частью их самих. А теперь право на него утрачено. Их родина без борьбы сдалась врагу, и флаг у них забрали. Теперь их принимали в расчет, только если они сами не считали себя датчанами.
В этот миг к ним пришло понимание. Они пойдут на войну нагими и одежду уже начали срывать.
Второй механик спросил, какое жалованье выплачивается тем, кто ходит под английским флагом.
— Три фунта восемнадцать шиллингов в неделю, кроме того, один фунт десять шиллингов пайковых, — ответил офицер.
Второй механик быстренько прикинул в уме. Окинул взглядом товарищей и пожал плечами. Они тоже считать умеют. Новое жалованье составляло четвертую часть прежнего. С другой стороны, им теперь не надо содержать семью, от которой они отрезаны на неопределенный срок.
— Don’t worry, you will be home for Christmas
[50], — сказал офицер, внимательно присмотревшись к их лицам.
Они не сообразили спросить, которое Рождество он имеет в виду.
Пришел приказ перекрасить «Данневанг» в серый, как зимний день на Балтийском море, цвет. Даже блестящие лакированные двери из дуба и оконные рамы в рулевой рубке. Это был их корабль. Когда-то они отскребли от него всю ржавчину и покрасили каждый квадратный сантиметр: корпус — в черный цвет (под ватерлинией — в красный), надстройки — в белый; трубу, словно ленты, обвивали красные и белые полосы; на носу с любовью вывели белые буквы. «Данневанг» содержали в такой чистоте, что по палубе можно было ходить в парадной форме даже после погрузки угля. Пароход содержался, как они говорили, в «старом парусном стиле»: команда драила палубу, мыла переборки — работа тяжелая, неприятная, но заставлявшая испытывать гордость. А теперь «Данневанг» исчезал под их руками. Как будто тонул в сером зимнем море, из которого и заимствовал свой цвет.
«Данневанг» был когда-то приписан к Марсталю. Пароход находился в собственности Клары Фрис и многие годы стоял без дела, пока не был продан судовладельцу из Накскова. Капитан, первый и второй помощники — все были из Марсталя, портового города, не имевшего теперь собственных кораблей. Зато сами марстальцы стали своего рода аристократией датского торгового флота. Они были повсюду, и всегда на капитанском мостике — штурманы или капитаны. А если ходили матросами, то только по молодости лет, пока еще не успели продвинуться. Даниель Бойе являлся далеким потомком Фермера Софуса. Он был капитаном этого корабля, еще когда тот находился в собственности их рода и носил имя «Энергия».
Вместе с другими капитан стоял на набережной, провожая Исаксена, когда тот, после своего поражения, садился на паром до Свеннборга.
Ты его не помнишь, — сказал он Кнуду Эрику, — но он помнит твою мать.
Кнуд Эрик съежился. Мать была щекотливой темой. Десять лет он не видел ее и не говорил с ней. Исаксена же знал хорошо. Тот сохранил свою любовь к марстальцам и никогда не закрывал перед ними дверей, если дальний поход приводил их в Нью-Йорк. К тому же Исаксен был женат на девушке из Марсталя. На фрекен Кристине.
В Нью-Йорке Исаксен, как подобает джентльмену, встретил ее на причале. Ему написала Клара Фрис. «Я понимаю, что Вы мне ничего не должны, — говорилось в письме. — Но знаю Вас как человека с высоким чувством ответственности».
Да, таков был Исаксен. До такой степени, что в итоге женился на Кристине Баер. Кнуд Эрик время от времени заезжал к ним. Исаксен оказался великолепным отцом, но других детей у них не было. Счастливы ли они вместе, Кнуд Эрик судить не мог. У него были сомнения насчет отношения Исаксена к женщинам. Он любил пышущую жизнью Кристину и имел на то причины. Но любил не так, как мужчина должен любить женщину. По крайней мере, насколько Кнуд Эрик мог судить. Он никогда ни о чем не спрашивал, хотя между ним и Кристиной Исаксен возникла близкая дружба.
Мой маленький рыцарь, — называла она его на правах старшей сестры, хотя он давно уже перерос ее.
Кнуд Эрик был в Нью-Йорке, когда дочь Кристины проходила конфирмацию. Странно было сидеть в протестантской церкви на Аппер-Ист-Сайд и смотреть на четырнадцатилетнюю Клару, названную в честь его матери, с которой он сам давно не виделся, потому что она объявила его мертвым. Отзывчивость — это качество матери ему не довелось испытать на себе.
Если кому-то хотелось обсудить, почему Клара отреклась от сына, Кнуд Эрик отворачивался и замолкал.
Утром девятого апреля капитан Бойе получил две телеграммы. Одну — от судовладельца Северинсена из Накскова, который приказывал «Данневангу» вернуться в Данию или направиться в ближайшую нейтральную гавань. Вторую — от Исаксена.
Бойе прочитал ее и посмотрел на первого помощника.
Исаксен призывает нас идти в английский порт, — произнес он. — Собственно говоря, это не его дело, не он владелец судна. Однако я с ним согласен.
— Исаксен — достойный человек, — сказал Кнуд Эрик.
Большинство датских судовладельцев поступили так же, как Северинсен. Мёллер, явно хорошо информированный, в ночь перед оккупацией вместе с сыном телеграфировал кораблям своей компании приказ направляться в нейтральную гавань. Команда «Джессики Мерск» подняла бунт. Они связали штурману руки за спиной и заперли его в штурманской рубке. Корабль держал курс на нейтральную Ирландию. Но команда заставила капитана идти в Кардиф. Вскоре пошел слух, что и на «Джессику Мерск» пришла телеграмма от Исаксена. В своей конторе в Нью-Йорке он был занят не меньше своего прежнего работодателя.
