Баера отвезли на шлюпке за провиантом, но он вернулся ни с чем. Ни картошки, ни хлеба. Сетубал парализован забастовкой или, может, это локаут? Разве поймешь? Но похоже на революцию. С девяти вечера действовал комендантский час, и каждому, кто попадется на улице после наступления темноты, угрожал расстрел.
— А из-за чего революция? — спросила фрекен Кристина, с горящими от беспокойства глазами.
Отец пожал плечами.
— Голодают, наверное, — ответил он. — Здешние бедняки очень бедны.
— Но это ужасно, — сказала фрекен Кристина. — Бедняги.
— Не принимай так близко к сердцу, — вмешался Херман. — Обычное дело. Тут всегда революция. Орут, стреляют друг в друга. Собираются все переделать, а когда попадаешь сюда снова, то все идет по-прежнему. Темперамент, что поделаешь! Но вот взять да и вправду что-то изменить — нет, на это они не способны.
Слово «революция» было у всех на устах. Все хотели попробовать его на вкус. Как экзотический фрукт необычного, терпкого вкуса. Это слово ассоциировалось с «Югом». И вот по возвращении они смогут сказать, что видели революцию. Впрочем, видеть-то как раз было нечего. Рыбаков переворот поначалу, казалось, не трогал — если, конечно, это и правда был переворот, — они каждый день возвращались домой в тяжелогруженых лодках. Но затем стачка разрослась не на шутку, и пошел слух, что сардинные фабрики тоже забастовали.
Последующие два дня рыбаки не выходили из порта, вокруг «Кристины» царила тишина. Появились «Наута» с «Розенъемом». Порт превратился в миниатюрную копию Марсталя с оживленным движением между кораблями. Все ходили друг к другу с визитами, пили кофе. Фрекен Кристина отказалась от прогулок с Иваром ради общества шкиперов: все они были из Марсталя, знакомые отца. С ними она выбралась и в город, довольно мирный, несмотря на революцию. Причем в лодке за весла села сама — настоящая капитанская дочка.
Вернулась с букетом цветов, подаренным садовником в парке, и с воодушевлением поведала о большом кафе на городской площади, где выступал военный оркестр.
— Как приятно снова услышать духовой оркестр, — сказала она.
Херман пожал плечами. Наверное, даме, повидавшей мир, пристали такие слова, но что-то он не припоминает, чтобы какой-нибудь духовой оркестр хоть раз украсил своим присутствием Марсталь. Фрекен Кристина побывала и в кинотеатре, там фильм сопровождало звучание струнного оркестра, «минимум двадцать музыкантов», — утверждала она с блеском в глазах.
На марстальских кораблях у многих имелись музыкальные инструменты: две гармошки, три губные гармоники и даже скрипка. В свободное время собирался целый оркестр: пели, играли. У Ивара был прекрасный голос, но широкую популярность ему принесло радио. Команда «Кристины» гордилась своим матросом. Он был одним из них, такого, как Ивар, не было больше ни на одном корабле. Парень покрутил регулятор, и к ним ворвались голоса всего мира и музыка, португальское фаду, — о нем узнали от Ивара, именно он открыл для них эти печальные напевы. А из радио донеслась еще более странная мелодия: арабская музыка со станции в Касабланке. Но тут даже Ивару пришлось сдаться: это явление было ему незнакомо.
Капитаны покинули каюты, где коротали время за голландским джином и рижским бальзамом, — перед радио они устоять не могли. Фрекен Кристина обошла всех с кофейником, спрашивая, не хочет ли кто блинов, и со всех сторон послышалось восторженное «да!».
* * *
В Сетубале Херман, казалось бы, находился среди своих: среди моряков, моряков из Марсталя. Когда-то в Нюборгском порту он, по его собственным словам, избил человека от лица родного города. Но теперь чувствовал себя не у дел. Не только из-за ревности. Может, ревность вообще была ни при чем. Скорее, просто не знал, кого считать «своими». Только там Херман был дома, где мог командовать, где его окружало уважение и страх.
Было в непредсказуемой силе ветра и волн беззаконие, родственное его душе. Он понимал это, сходя на берег. Там жизнь вновь обретала свое лилипутское измерение, и он шарахался из стороны в сторону, неуклюжий и неприкаянный богатырь, не пролезающий в дверные проемы, гостеприимно открытые для других.
В этом вечере ощущалась мягкость, женственность, исходящая от теплого южного воздуха, от тихого моря, словно созданного для того, чтобы в его водах отражались небесные звезды, от таинственной тишины, окутавшей город. Во всем чувствовалась какая-то нежность: в музыке и голосах, в повадках шкиперов, оставивших на время свои привычки и смешавшихся с матросами, в аромате блинов, доносившемся с камбуза.
Он был чужим среди своих.
Внезапно Херман ощутил жгучую боль, его пронзило чувство неполноты, увечности. В момент кошмарного прозрения он посмотрел на себя со стороны и увидел монстра. Он почувствовал желание спрятаться, бежать от мира, существовать в котором не мог, как будто внезапно осознал, что дорога ведет в никуда. Даже выпить или подраться желания не было.
Бежать.
Он спустился в каюту и взял револьвер. Перелез через борт, сел в пришвартованный тут же ялик. Оттолкнулся, взялся за весла и медленно двинулся прочь.
Куда? Херман не знал. Он растерянно поднял весла. Гавань была безлюдна. Ни огонька, — казалось, что тишина обрушивалась на опустевший город с ночных небес, словно с наступлением комендантского часа город поглотила великая вселенская пустота.
И тут он понял куда. На темные улицы. Это его территория, запретная зона, прогулка по которой может стоить жизни.
Секунду назад в душе у него бушевал шторм. А теперь океан в его венах возобновил привычное движение. Начался отлив, воцарилась опасная тишина.
Он медленно греб в сторону ближайшего причала. Старался двигаться как можно тише. Слышны были лишь слабые всплески, которые мгновенно поглощала густая тьма. Музыка и голоса на «Кристине» почти затихли, — казалось, они исходят из другого мира, покинутого им мира, куда он больше не сможет вернуться.
Он не думал о будущем. Не знал, что ждет его на пустынных улицах, ему было все равно. Его как магнитом тянуло вперед, и он безвольно подчинялся. Его дом был там, внутри, в силовом центре магнита, состоявшем из тишины, смерти и холодного металла. Револьвер оттягивал карман, Херман был готов.
Привязав ялик, он выбрался на набережную. Луны не было. И все же город не полностью погрузился в темноту. То там, то сям из окна или из щели в ставнях лился свет. Вот послышались голоса, затем звук рояля, бросающий свой слабенький протест тишине, чтобы сгинуть в ней без следа.
Стоя между двумя рядами зданий, Херман запрокинул голову Там, наверху, находился Млечный Путь, он шел параллельно улице, небесная тропа в пустыне ночи, усыпанная сверкающим гравием звезд. Он вспомнил, как увидел Млечный Путь впервые. Тогда, в детстве, он стоял один на берегу в ночную пору, тоже запрокинув голову, полный нетерпеливых ожиданий. Но здесь, этой ночью, он ко всему повернулся спиной. И остался один на один с Млечным Путем и револьвером.
