На третий день тумана Кнуд Эрик как раз заступил на вахту у штурвала, когда серая дымка вновь рассеялась. С одной стороны виднелись высокие, покрытые льдами горы. К его удивлению, они были не белыми, а синими, лиловыми и как бы прозрачными, цвета морской волны. Одна из гор возвышалась подобно гигантскому четырехугольнику: вертикали с прямыми углами и плоской вершиной. Казалось, она рукотворна. Гора эта произвела на Кнуда Эрика такое невероятное впечатление, что ему стало не по себе. Что он видел, кроме пологих скалистых побережий Скандинавии с низенькими домишками? И уж конечно, не доводилось ему встречаться с этим диким, хаотичным миром снега и льда.
— Гренландия с подветренного борта, Гренландия с подветренного борта! — завопил он, слыша в собственном голосе страх.
Шкипер и штурман примчались из каюты. Баер бросил взгляд на горные склоны.
— Это не Гренландия, — произнес он. — Это айсберги.
Он обвел рукой горизонт. Айсберги вздымались и с наветренной стороны, там они были настолько разрозненными, что разрушали любую иллюзию о существовании единого побережья. Тут туман вернулся, и снова они оказались в изоляции.
Во взгляде шкипера читалась озабоченность. Худое лицо, казалось, еще больше побледнело.
— Теперь все в руках Божьих, — произнес он.
Две недели все застилала туманная пелена. Ветра практически не было, влажные паруса большую часть времени висели. Мощные ровные атлантические волны медленно и ритмично проходили под уязвимым корпусом «Кристины». Вода была маслянисто-гладкой, как будто в этом влажном холоде твердела и превращалась в лед. Стояла мертвая тишина, и Кнуд Эрик вначале думал, что туман не только скрывает все вокруг, но и поглощает все звуки. Но потом до него дошло, что в тумане все разговаривают шепотом. Словно невидимые айсберги, со всех стороне окружившие «Кристину», были злыми духами, внимание которых не следовало привлекать. Тишина действовала на нервы, но все же они не решались ее нарушить. Кнуд Эрик думал, что Господь, наверное, видит их, застрявших среди густого тумана, и простирает над ними свою длань, как на то надеялся шкипер.
Когда туман наконец рассеялся и вокруг показалось не одетое льдом море, все закричали. Не «ура», как можно было подумать, нет, они издавали нечленораздельные вопли, им хотелось лишь услышать звук собственных голосов. До того каждый из них был окружен тишиной, оторван от других, а теперь они снова были вместе. Айсберги больше не таятся в засаде. Можно и покричать.
А через день показалось побережье Ньюфаундленда. Путь из Исландии занял двадцать четыре дня.
Они вошли в Литл-Бэй, и Кнуд Эрик отвез шкипера на берег. Нужно было переговорить с маклером и портовым начальством, и шкипер велел мальчику подождать. Вернулся шкипер со странным выражением лица. Кнуд Эрик взялся за весла и направился к «Кристине».
— Да, Кнуд Эрик, — произнес Баер непривычно доверительным тоном: обычно шкипер обращался к нему лишь для того, чтобы отдать приказ, — «Анна-Мария» не дошла.
«Анна-Мария», марстальская шхуна, отплыла из Исландии на восемь дней раньше «Кристины». Шкипер вздохнул и поглядел вдаль:
— Пропала, точно. Наверное, врезалась в айсберг.
Оставшуюся часть пути он молчал и все смотрел вдаль.
Вильгельм — вот о ком сразу подумал Кнуд Эрик, услышав слова шкипера. Вильгельм находился на борту «Анны-Марии». Он посмотрел на руки: они так сильно сжимали весла, что костяшки побелели, — сделал мощный гребок, чтобы очнуться, и чуть не свалился с банки.
— Смотри, куда гребешь, — сказал Баер.
Голос был рассеянным, почти мягким.
По вечерам Кнуд Эрик оплакивал Вильгельма, лежа в койке. Всплывал ли он два раза? Или сразу пошел ко дну, утянули тяжелые сапоги и непромокаемая одежда? Что он видел перед собой в последний миг? Пузыри в воде? Или застывший хаос льдов? Кнуду Эрику вспомнились неестественно прямые линии айсберга, который он увидел в первый день, проведенный среди льдов, вспомнилось, как жутко ему тогда стало. Может, в этот айсберг и врезалась «Анна-Мария»? О чем думал Вильгельм? Звал ли на помощь? А с чего бы ему звать на помощь? Кто же может отозваться посреди Атлантического океана?
Он вспомнил подготовительные занятия перед конфирмацией, конец детства: каждое воскресенье они сидели в церкви под моделями кораблей, которые на толстых канатах свисали с потолка символом христианского спасения. Он смотрел на заалтарный образ Иисуса, мановением руки усмиряющего бурю на Геннисаретском озере. Пел старые псалмы, написанные с мыслью о моряках и потому подлежащие заучиванию конфирмантами:
Услышь ты наши голоса, спаси и защити:
Попутного ветра пошли в паруса,
До берега дай нам дойти!
[37]
Так они пели. Пел ли Вильгельм в свои последние минуты, прежде чем корабль пошел ко дну? Или с ним случилось то, что так часто происходило с Кнудом Эриком пред заалтарным образом Иисуса на Геннисаретском озере, и он усомнился?
Где был Господь наш, когда бесследно исчезла «Гидра» с его отцом на борту? А может, Господь — как отец Вильгельма? Может, Он сидит, повернувшись к нам спиной, и ничегошеньки не слышит, когда дело пахнет керосином?
Кто вернется домой — дело случая. Никакого смысла он найти во всем этом не мог, и, верно, Вильгельм сознавал то же, когда уходил под воду в последний раз: что Господь глух и не слышит его.
Надо было вымыть трюм, подготовить к принятию груза вяленой трески. Пять дней они драили и скребли. Затем пол покрыли толстым слоем еловых ветвей. Сверху уложили березовую кору. Стены, так называемую обшивку, также покрыли корой, закрепив ее при помощи нагелей. Пахло крепко и свежо, непривычный аромат гор и леса. Как будто в трюме корабля построили хижину. Вяленая рыба — важный гость, и наконец ее жилище было готово.
Каждое утро происходило событие, на секунду нарушавшее однообразие погрузки. Мимо пришвартованной «Кристины» проплывала лодка. На веслах сидела юная девица с короткими черными волосами, открывавшими шею. Загорелая, с полными губами, раскосыми глазами и густыми бровями. Она гребла по-мужски — длинными, сильными гребками — и быстро продвигалась вперед. И всегда смотрела на «Кристину». А выстроившиеся вдоль борта моряки таращились в ответ. Девица не опускала глаз. Словно искала чье-то лицо.
Через два дня Кнуд Эрик понял, что она смотрит на него. Взгляды их встретились, он покраснел и отвел глаза.
Рикард и Альгот ее обсуждали. Девушка была одета в свободную фуфайку и молескиновые брюки, так что о фигуре судить было трудно. Однако в ее стройности сомневаться не приходилось, и это лишь подстегивало фантазию матросов.
А что до темных глаз и восточной внешности, то тут они не сомневались: не обошлось без лоцманского трапа — штормтрапа.
— По которому в Бангкоке на борт взбираются шлюхи, — пояснил Рикард.
