И в то время, как он говорил, она инстинктивно почувствовала: то, что Маркуссен сейчас собирается ей поведать, он не доверял еще никому на свете. И с ней было то же самое. Она могла открыть свое сердце только чужому человеку.
Они были нужны друг другу.
Маркуссен встретил Чжэн Сумэй в Шанхае. Он пытался выйти на китайский рынок, но дела обернулись скверно. Неопытность делала его неготовым к потерям, которые всегда поджидают начинающего.
Прошлое Чжэн Сумэй было необычным, во всяком случае для датчанина, однако довольно типичным для женщин, что попадаются иностранцам в городах вроде Шанхая. Она рано лишилась родителей и в первое время выживала, продавая на улице цветы. И не только цветы. Но он нашел ее не на улице. Девочку удочерил багдадский еврей, филантроп и бизнесмен, некий мистер Сайлас Хардун, он буквально подбирал детей на улице, давал им кров, воспитание и образование, которое, помимо конфуцианской этики, предполагало также изучение английского и иврита. Благотворитель рано умер, завещав каждому из двенадцати приемных детей определенную сумму денег. Наследство дало Чжэн Сумэй возможность приобрести пай в популярном баре «Сент-Энн-Балрум». Здесь, в одной компании, Маркуссен ее и встретил. Она подошла, заметив, что ему одиноко.
Он оценил ее красоту, но по-настоящему его привлек ум этой женщины, а не идеальные черты лица.
Они всегда говорили только о делах.
— Я же ни о чем другом говорить не умею, — кокетливо заметил Маркуссен.
Клара Фрис тут же поняла, что это его излюбленная фраза.
Он прибыл в Китай, чтобы, как эго тогда называлось, ухватить свой кусок пирога. Но пирог разрезали до него: англичане, французы, американцы, даже у норвежцев дела шли лучше, чем у одинокого датчанина без связей.
Он неплохо держался, учитывая обстоятельства. Обосновался на The Bund
[31], фрахтовал корабли для каботажных плаваний, строил пакгаузы и соорудил корабельную верфь. Но прибыли не получал.
— Заполни пакгаузы, — сказала Чжэн Сумэй.
Он взглянул на нее с удивлением. Чем? Еще большим количеством товаров, когда ему и от старых-то не избавиться?
Она покачала головой и рассмеялась:
— На бумаге, лао-йо
[32]. Заполни склады, но лишь на бумаге.
— А если обнаружится, что я подделал документы?
— Посади в свое правление важных мужей из верхушки общества. И ничего не обнаружится. That is the Shanghai way
[33], лао-йо.
Когда кризис миновал, она предложила перевести активы судоходства в Порт-Артур. Здесь, а не в Шанхае сосредоточились интересы русских экспансионистов.
— Но грядет война.
Он хорошо разбирался в политике — приходилось — и слышал, как русский министр внутренних дел Плеве заявил, что Россию возвеличат винтовки, а не дипломаты. У Японии были схожие планы. Вопрос о правах на разграбление беззащитного гигантского Китая будет решаться с помощью оружия, и он не сомневался в том, кто станет победителем.
— Вот именно, — подтвердила она. — Но после войны наступит очень прибыльное время.
Пришла война. Порт-Артур был осажден. По ее совету он остался в городе, вместо того чтобы отправить персонал по домам и сбыть все с рук, как делало большинство. Сможет ли он перенести потери, если город падет? Вознаграждение пришло нежданно-негаданно. Именно на судах его компании стали эвакуировать русские войска и беженцев, когда город пал, и тут уж он своего не упустил. Его суда перевозили оружие для теснимых русских, когда японский флот блокировал Владивосток, и нужны были суда нейтрального вида, чтобы груз все нее достиг русских укреплений у Николаевска, в устье Амура.
— Ну, усвоил урок? — спросила Чжэн Сумэй, облекая знания, которыми желала с ним поделиться, в форму мудреных загадок.
И снова он весь превратился в слух.
— Слушай свою маленькую sampan girlie
[34]. У тебя все получилось в Порт-Артуре ровно по тем же причинам, по которым ничего не получилось в Шанхае, лао-йо. В Шанхае у тебя не получилось, потому что великие державы уже поделили пирог. И для маленького датчанина места не осталось. Английский, французский или американский бизнесмен всегда может подкрепить свои требования канонерскими лодками. А датский — не может, и потому в мире есть такие места, где рады именно ему, ведь никто не ждет, что в кильватере его торговых кораблей последуют военные. Как у датчанина, у тебя есть лишь твои собственные ловкие руки. Их ты и должен использовать, ведь в мире много таких мест, где гость, протягивающий руки, в которых нет оружия, — самый желанный гость. Человек из маленькой слабой страны — все равно что человек без гражданства. Помаши лишь своим флагом. Они не увидят христианского креста, белого креста на красном поле. Они увидят белую тряпку. Закутайся в белые одежды невинности, лао-йо.
Маркуссен не оскорбился. Патриотом он не был. Его родиной были бухгалтерские книги, пусть даже фальсифицированные, и он осознавал мудрость ее советов.
Он пользовался своим датским гражданством, чтобы подать сигнал о том, что не опасен, и уже только потом наносил удар. Маркуссен обзавелся гибкими и ловкими женскими руками.
— Почему ты с ней расстался? — спросила Клара.
Во время доверительного разговора они незаметно перешли на «ты».
— Когда-нибудь ты узнаешь. Но не сейчас. Я рассказал тебе эту историю, потому что хотел, чтобы ты кое-что усвоила: не про меня, а про то, как женщине управлять делами. У меня трое детей, но на меня похожа лишь дочь. Два сына — абсолютные недотепы. Если я передам дела им, все тут же рухнет. А у дочери есть талант — но против нее ее пол. Так что мне придется завести подставное лицо, а настоящим хозяином предприятия сделать дочь. И никогда ей не снискать признания. Это станет ее трагедией. Она будет действовать обманом, но в этом и ее сила. Тебе придется поступать так же. С этого дня ты — обманщица.
* * *
У Клары Фрис появился неожиданный союзник.
Смерть.
В Марсталь заявилась «испанка», и, как и везде, сняла свою жатву. Грипп не море, которое забирает только мужчин. «Испанка» забирала всех, кто попадался на ее пути, милосердно позволяя жертвам умереть в собственной постели, так что близким для утешения оставалась могилка.
Пастор Абильгор совершал обходы, беседовал с близкими усопших и служил панихиды. Грипп не пугал его так, как война. На кладбище появились новые могилы, и цветочки на них поливали каждое воскресенье после полудня. Скорбящие тихо говорили с усопшими. Иногда раздавался всхлип, но если кто-то, подняв голову, замечал у могилы напротив соседа, то сейчас же принимался горячо обсуждать с ним последние новости. Дети, позабыв, где находятся, с шумом бегали по расчищенным дорожкам, пока кто-нибудь на них не шикал.
