— Тебе куда? — окликнули ее.
— На бал на Лангеланн, — ответила девушка.
Они предложили ей отправиться на бал в Марсталь и подняли на борт вместе с велосипедом.
— Да ты замерзла, — заметил Хеннинг, самый красивый из них.
Ей и правда было холодно, голые ноги под платьем замерзли, незащищенный живот, казалось, превратился в кусок льда. Он взял ее с собой в кубрик, чтобы согреть в гамаке, и она отдалась ему; ее посиневшие губы дрожали, а еще у нее начинался цистит. Забеременела не сразу Кнуд Эрик появился позже. И пьянство Хеннинга, и его загулы по кабакам, и бесконечные отлучки тоже.
Однажды Хеннинг появился дома с мартышкой.
— Мартышки — самые безбожные из всех животных, — заявил он, — дочери, внучки и правнучки несправедливости.
Так ему сказал один араб.
— И что мне с ней делать? — спросила Клара.
— Смотри на нее, когда соскучишься по мне, — ответил Хеннинг, и в голосе его была насмешка. Вот во что превратились их отношения.
— Самое худшее в моряке не то, что он крадет твою невинность. Самое худшее — то, что он крадет твои мечты, — сказала Клара вдове художника.
А теперь «Гидра» исчезла, и Хеннинг вместе с ней.
— Марсталь должен стать хорошим местом для детей, — произнесла Клара. — Не таким, где мальчиков растят на корм рыбам, а девочек — для вдовьей доли.
— Вы правда верите, что сможете искоренить в марстальце моряка? — спросила вдова.
— Да, верю. У меня есть средства. Я знаю, как это сделать.
В голосе Клары Фрис появилось неслыханное дотоле упрямство, лицо сделалось некрасивым.
Вдова спрашивала себя, не повредилась ли молодая женщина умом, от скорби или от ударившего в голову сознания собственного богатства.
Она тут же перевела разговор обратно, на детский дом, и Клара Фрис, к ее облегчению, снова заговорила разумно и практично.
О самой важной части своего плана Клара так и не упомянула.
* * *
Инженер Хенкель разорился в тот же день, когда умер Альберт.
На общем собрании акционерного общества «Калуннборгская корабельная верфь», в котором Хенкель владел девяноста девятью процентами акций, он, ко всеобщему удивлению, поддержал ликвидацию собственной компании. Далее выяснилось, что верфь должна Калуннборгскому банку двенадцать миллионов. Банк рухнул, произведя эффект домино. Последней стала Марстальская корабельная верфь, пришедшая в упадок во исполнение давно сделанного пророчества корабельщика Рохауге: «Так дела не делают».
Нет, не пошло дело. Все пропало. В верфь было вложено порядка миллиона крон. На аукционе она ушла за тридцать пять тысяч. Владелец гостиницы Эйескоу выкарабкается. У него осталась гостиница. Но Херман пожертвовал домом на Шкипергаде и «Двумя сестрами», и у него не осталось ничего, кроме долгов.
Последовало разбирательство. Эдварда Хенкеля и директора Калуннборгского банка арестовали. В счетах сам черт бы не разобрался. Хенкель оказался слишком умен. Наверное, он был своего рода гением, просто позабывшим о законах своей страны и очутившимся по другую их сторону. Он сознался во всем. Был безответствен, да, легкомыслен. Но с лучшими намерениями.
Вот он встал со скамьи подсудимых, широкоплечий, могучий, в большой шляпе, с развевающимися полами, словно за ним в зал суда ворвался свежий ветер предприимчивости, который всегда его овевал. Красные глаза светились энергией; признавая свои ошибки, он разводил руками, словно приглашая судью, журналистов, защитника и обвинителя на вечеринку с шампанским.
Инженером он, кстати, не был. Выяснилось, что звание, как и все прочее в его жизни, было, так сказать, self-made
[30]. Теперь ему предстояло отправиться в тюрьму на три года. Приговор он выслушал с поднятой головой. Такого не сломить. Он несся по жизни, полный грандиозных планов на свой счет и чужой. И уж если придется заглянуть в камеру, то ненадолго. Он выйдет и всем покажет.
Мы больше не ходили в гостиницу «Эрё». Белые сорочки упокоились в шифоньерах. Их снова берегли для свадеб, конфирмаций и похорон. Мы вернулись в кафе Вебера заново учиться пить пошлое пиво. Никто не злорадствовал по поводу приговора. Мы не могли даже как следует разозлиться на Хенкеля. Да, наверное, он нас обманул. Но для обмана нужны двое, надо и своей головой думать. А зла мы в нем не видели. Рвение и предприимчивость были настоящими. Проблема лишь в том, что Хенкеля обуревало слишком много идей, он не мог в них разобраться, окончательно запутался, и земля ушла у него из-под ног. Но мужик был готов рисковать. А это мы уважали. Сами только тем и занимались. В инженере Хенкеле было что-то знакомое. Не его мошенничества. Его решительность.
Мы выпили за него, как выпили бы за корабль, пошедший ко дну.
Херман прошел по судовым конторам, спрашивая о месте. Мы ждали, что он просто-напросто смоется, как в тот раз, когда Ханс Йепсен поставил его на место, не захотев взять матросом на «Две сестры». В тот раз он вернулся к нам большим человеком. Об этом свидетельствовали не только его речи, но и — пусть недолго — кошелек, однако затем он все потерял и вернулся в ту же точку, откуда начал. Его обвели вокруг пальца. Правда, не его одного. Нас таких набралось много. В каком-то смысле все были в одной лодке.
Мы не ожидали, что Херман смирится с поражением. Не в его природе это, он был упрямым и гордым. Мы думали, он сбежит от унижения и появится вновь, когда в кармане заведутся деньги и снова можно будет бахвалиться, как встарь, — такое поведение казалось для него естественным. Но он остался в городе, ставшем свидетелем его поражения, и попытался наняться на «Альбатрос». Мы не могли удержаться от мысли, что урок пошел ему на пользу и он понял, что жизнь вовсе и не думает обходиться с ним иначе, чем с другими, а значит, немного скромности не повредит.
А в остальном он остался верен себе: агрессивный и непредсказуемый.
Но Херман знал свое дело, а потому место получил без труда.
Из первого похода он вернулся героем, хотя война давно кончилась. Он совершил свой подвиг во имя Дании в трактире в Нюборге вместе с двумя другими марстальцами с «Альбатроса». Их звали Ингольф Томсен и Леннарт Крулл.
Сидя в кафе Вебера, Херман распространялся о своих деяниях. Ингольф и Леннарт кивали, время от времени вставляя замечания, которые, впрочем, в основном заключались в поддакивании под повелительным взглядом Хермана.
Итак, он сидел в трактире в Нюборге вместе с другими членами команды. Они разговорились с автомехаником Рауном, неряшливым пареньком с угристым носом картошкой и перепачканными в машинном масле руками. Услышав, что они из Марсталя, Раун выудил бумажник и показал им фотографию горящей шхуны.
Присмотревшись, они поняли, что это «Гидра», бесследно исчезнувшая в Атлантическом океане в сентябре 1917 года. Шестеро погибших, капитан — из Марсталя, да еще матрос Хеннинг Фрис, у него остались вдова Клара и сын Кнуд Эрик. Шхуна пропала без вести. Это значит, никто «Гидру» больше не видел, некого было спасать и хоронить, и даже спасательного круга с названием судна не осталось — ничего.
