«Везде валялись трупы, а я-то, господи, мальчишка, только-только в институт поступил. Но все думал: „А каково было моим ровесникам на войне?“ В город пригнали солдат целых четыре дивизии, а мы как бы им в помощь, и нам тоже давали стакан спирта каждые три часа. Я уж на что непривычен был – не пьянел. Просто тупел и как машина в полном оцепенении продолжал день и ночь разбирать завалы. Руки тоже мыли спиртом. Тела были распухшие, октябрь, но днем еще жара, противогазов почему-то не было, так солдаты придумали привязывать под нос марлевые мешочки с ванильным порошком, чтобы запах трупный отбивать».
Была глубокая ночь. Вета сидела на полу и под скрипящее жужжание почти бесполезного вентилятора рылась в ящике стола. Она искала ту фототелеграмму, которую помнила почти наизусть, а наткнулась на пачку папиных писем. Он любил писать из командировок и однажды, попав в город своей юности Ашхабад, подробно описал ужас землетрясения. После его смерти мама давала ей читать эти письма, но только теперь, господи, тридцать лет прошло! – она, уже постаревшая, поняла, что отец в сорок восьмом году действительно был мальчишкой.
«Я жил в западной части города, она меньше пострадала, хотя саманные домишки, как карточные, сыпались. Да и новые здания многие рухнули. Было тогда не до смеха, но вот что интересно: одно из немногих в центре зданий уцелевших – общественный туалет у Академии наук. А все потому, что был он абсолютно круглой формы. Это случилось около часа ночи, а я не спал, любил тогда ночами заниматься. И вдруг какой-то гул, люстра зашаталась, со стола все полетело – и вспышка! Что я успел подумать? „Война! Бомбежка!“ Я-то их не видел, но все мы еще тогда этим жили, не отошли. Не помню, как на улице оказался, не знаю, зачем выскочил, но тут толчок меня отбросил, и дом рухнул».
Вета в очередной раз пошла в ванную и намочила простыню. Когда еще отец велел пить зеленый чай! Заварила. Сон не шел. Давным-давно, муж был жив, наверное, году в девяностом, когда талоны были на водку и сахар, вдруг выдали им в ЖЭКе тоже талоны на какие-то промтовары. Купила она тогда чайный сервиз – страшненький, да и не очень нужен был, но как не взять! Оставались «не отоваренные» (в словаре надо делать пояснение «устаревшее») на полотенца. И тут у нее украли кошелек. А, может быть, и потеряла, но не так обидно было думать, что украли. И что-то настроение было скверное – она так плакала… Кошелек облезлый, денег в нем три копейки, а вот талоны… Она вдруг почувствовала, что такое в войну потерять хлебные карточки – ужас, о котором столько читала.
«Это потом вспомнили, что тем вечером собаки жалобно выли, коровы мычали и бодали друг друга, куры взлетали на крыши. А аксакалы заметили, что змеи и ящерицы ушли из нор».
Вета почувствовала, что сон таки сморил ее. Аккуратно сложила письма, завернула их в какую-то пестрящую объявлениями рекламную газетенку и крест-накрест заклеила скотчем. Не дозрела она пока до воспоминаний.
Надо же! Даже ящерицы чуют беду. А она, Вета, ни одной беды в своей жизни предвидеть не смогла!
Репетиция тайны
2011
В такие темные предзимние сумерки ей всегда хотелось есть. Особенно вечером, часов в десять. Вета знала это и старалась держать дома именно то, чего непременно, неудержимо, немедленно будет требовать ее желудок. А может быть, голова? А может быть, душа? Набор был стандартный: мороженое, бородинский хлеб, тахинная халва, бананы, докторская колбаса. Она прекрасно понимала странность этой композиции, изумлялась ее неизменности, а больше всего тому, что ни один компонент не принадлежал к числу ее любимых продуктов. Про себя она называла это «ноябрьская трапеза».
Попрощавшись с шефом, Вета стала собирать сумочку и продумывать маршрут. К сожалению, нельзя было купить все это в супермаркете около работы – по дороге мороженое растает, придется шлепать по грязи в свой придворный – дорогой и какой-то неопрятный магазин. Раньше злые языки именовали его «татарским игом» – действительно, и хозяин, и продавцы были татары, задирали цены, пользуясь тем, что поблизости другого продуктового не было. Потом им на смену пришли таджики. Но ничего не изменилось. И тут Вета с тоской вспомнила, что у нее еще одна забота. У Надюши послезавтра день рождения, а она, хоть и давно придумала подарок, так и не дошла до книжного! Надюша на новогодние каникулы собралась в Голландию, тур купила. И пожаловалась, что страшно дорогие путеводители. А она так любит иметь книжечку в кармане, когда гуляет по городам. Да, вправду дорогие, Вета присмотрела парочку, но с собой тогда денег не было. Значит, сегодня до дому она доберется не быстро – оба магазина не отложишь.
Тамаре иногда казалось, что ее и вправду зовут Кристиной. Пестрые серийные корешки с этим именем и искусственной фамилией Кристи, стройно заполнявшие отдельную полку, зазывные обложки с неизменной блондинкой давно перестали ее раздражать, она всего этого не замечала, как не видишь в зеркале с рождения портящей лицо большой родинки. О тщеславии не было и речи: работа она и есть работа. Тем более, что сочинения эти она лепила не одна. Ее конек – диалоги, а всякая там психология, описания и прочие красоты ее не касались. Она относилась к этому легко и даже превратила в своего рода игру – иногда не знала подробностей, только общую канву сюжета, получала конкретную задачу, торопливо и косноязычно изложенную: «Он пришел домой поздно, врал про приятеля (см. стр. 54), у которого сломалась машина (см. стр. 14), а она подозревает, что он был у Кати (см. стр. 33). В итоге они поссорились. Она жалуется по телефону подруге (см. стр. 17)» и т. п. Их «бригадир» – переквалифицировавшаяся в прозаики необъятных размеров поэтесса-песенница – с фантастической ловкостью сводила концы с концами, и получались вот такие томики, которые Тамара то и дело видела раскрытыми в метро. Хотя последнее время бригадирша жаловалась, что сюжеты повторяются, бурчала про «свежую кровь» и намекала, что неплохо бы всем подключиться к придумыванию. Странное дело – Тамару иногда тянуло в книжный магазин. Посмотреть на живых, реальных людей, которые готовы раскрыть кошелек ради ее поделок.
Вета запуталась в рядах одинаковых стеллажей. Ей казалось, что она прекрасно помнила, где маняще теснились Париж, Пекин, Прага и прочие города мечты, а сейчас не могла этот отдел найти. В очередном узком проходе она наткнулась на женщину, с интересом листающую бульварный роман в мягкой обложке.
– Томка, я тебя застукала! – Единственная однокурсница, с которой они не потерялись за эти годы, хотя встречались редко. – Вот они, твои изысканные вкусы!
Вета! Как некстати! Тамаре совершенно не хотелось раскрывать карты, она всегда говорила, что работает в издательстве, – неохота было нарваться на высокомерное «какой чушью занимаешься». Хотя такое вполне могли сказать ее читательницы – только не готовые в этом признаться. Но перед Ветой нечего было стесняться – секретутка – в ее-то годы. Наоборот, Тамара вдруг загордилась и выложила козыри на стол.
Вот тебе и издательство! Вета просто остолбенела. Все они тогда, на филфаке, что-то пописывали – иначе вроде неприлично считалось. Где-то на антресоли пылится и ее папочка – рассказики из жизни. Но в писатели никто вроде бы не выбился. Ну и пусть дамское рукоделие – людям это нужно. И Вета стала расспрашивать, как это делается.
