Оля трещала без умолку, здороваясь направо и налево, и торжественно сообщала, кивая на Вету: «Нашего полку прибыло!» – и все улыбались, показывая белоснежные зубы, так широко, будто узнали что-то необыкновенно радостное. Поначалу ей показалось, что вокруг море людей, потом она увидела, что активная группа, непрерывно обнимающая друг друга, не так велика и что много тут таких, как она, явно пришедших впервые и неловко жмущихся к своим патронам.
Наконец все двинулись внутрь, в гулком холле пронзительно прозвенел звонок и открылись двери зала. У входа всем раздавали билеты, громко объявляя при этом, что рассаживаться можно как угодно, но билеты сохранить, так как будет лотерея, где выигрыши распределятся по указанному ряду и месту.
Они устроились в середине, Оля начала что-то объяснять, но тут прозвучал гонг, грянула музыка, члены сообщества повскакали со своих мест и начали бешено аплодировать. На сцену выскочил человек с микрофоном и стал выкрикивать лозунги:
– Приветствуем всех, кто сумел изменить свою жизнь! Урра!
И зал раскатился в ответ.
– Приветствуем всех, кто стоит на пороге перемен! Урра!
Оля толкнула Вету в бок: «Это про тебя», и та послушно вступила в хор.
– Приветствуем радость и счастье!
– Приветствуем свободу и независимость!
– Приветствуем инициативу и самостоятельность!
Обстановка накалялась с каждым выкриком. «Как когда-то на первомайской демонстрации», – подумала Вета.
Зазвучала особенно торжественная музыка.
– Приветствуем президента компании, чья сила духа и необыкновенная личность сплотили нас! Господин Серж Бейль!
На сцену быстрым шагом вышел не человек – ходячая реклама: подтянутый, загорелый, с легкой проседью в волосах, в белоснежном костюме.
– Француз, сразу видно, – с восхищением шептала Оля прямо в ухо Вете, – вот мужик, а?
Подоспела длинноногая переводчица в рискованном мини, и господин Бейль произнес краткую речь, в основном тоже состоящую из выкриков и лозунгов.
– Мы сильная, единая нерушимая команда, объединенная одной общей целью – самим творить свое настоящее и будущее. Сетевой маркетинг за эти годы стал для нас образом жизни. Мы обрели свободу путешествовать по всему миру и находить новых друзей. Это искусство жизни, позволившее каждому раскрыть свои лучшие качества. Мы рады делиться своими достижениями с нашими новыми товарищами. Мы добились больших успехов и хотим распространить радость вокруг нас. Я вас всех люблю!
Вой восторга сотряс стены зала. Президент удалился под овации, а на сцену опять выскочил человек с микрофоном:
– Встаньте, кто хочет жить лучше и лучше! Урра!
– Встаньте, кто хочет дать детям хорошее образование! Урра!
– Встаньте, кто хочет купить новую машину! Урра!
– Встаньте, кто хочет собственный дом! Урра!
Все уже давно стояли, и человек с трудом перекрикивал аплодисменты и общий экстатический вопль.
– Встаньте, кто хочет реализовать все свои мечты! Урра!
Видимо, про исполнение желаний было традиционным апофеозом. У Веты ломило в висках от общего рева, и меньше всего ей хотелось быть его частью. Но бдительная Оля то и дело с каким-то остервенением толкала ее в бок и заглядывала в лицо, блестя глазами с огромными расширенными зрачками, и, вскидывая голову, спрашивала, ожидая ответного восхищения: «Ну как?» А она только делала неопределенный жест, мол, да, здорово…
Он проснулся с ощущением висящей неприятности. Не сразу отдал себе отчет, где угроза. «Ах да, Пашка». Не надо было с ним связываться, не нашего он поля ягода. Сразу же было видно – какой из него компаньон… Но надоели сомнительные личности, бегающие глазки, блатные словечки. А тут – свой, как-никак вместе на картошку, в стройотряд. И вот теперь он отвечает перед всеми, и если Пашка не покроет убытки, с него, с него самого начнут тягать эти деньги. А деньги… Он даже боялся подумать о такой сумме.
Вета все ждала, когда же начнется деловая часть, дурновкусное шоу не просто утомило и раздражило ее, было неловко присутствовать при этом, она невольно шарила глазами по залу: а вдруг тут окажутся знакомые, какой позор! Но стоило вспомнить, что привело ее сюда, и сразу все отступало, все, кроме надежды: вдруг она сможет заработать те деньги, о которых говорила Оля, сможет взять кредит, который та обещала. Кольнуло слева. Опять. Неужели сердце? Еще недоставало этого. Надо собраться. Ее единственный сын в беде. Об остальном сейчас надо забыть. Потом, потом, она выскажет ему все, потом. Но свербило: как он мог связаться с этим делом, какой из него бизнесмен! Что его обманут на первой же сделке, ей было очевидно – но о своих делах он молчал. Пока не пришел серый со словами: «Мама, я погиб». Ее Павлик, который стучал пятками в животе, смешно говорил «невзапно» вместо «внезапно», гонял мяч во дворе, читал стихи на утренниках, катался на санках с горки, плакал из-за тройки по арифметике, провожал до подъезда девочку Катю, а потом целовался с девушкой Леной, поступил в институт, ходил на байдарках, стал взрослым мужиком, пошел работать, снял квартиру, не пил, не курил, ее Пашенька пришел к ней и сказал: «Мама, я погиб».
– А теперь достаньте ваши билеты и слушайте внимательно. Объявляю суперпризы!
Вета очнулась и поспешно полезла в сумочку.
– Новейшая микроволновая печь с грилем – ряд 8 место 12. Урра! Прошу на сцену!
Фотоаппарат, электрочайник, навороченный утюг и пароварка под восхищенно-завистливые возгласы и аплодисменты обрели хозяев. Вета все ждала, когда же начнется деловой разговор, но вместо этого человек с микрофоном объявил перерыв, жеманно кривляясь, и будто каждого по секрету пригласил выпить по бокалу шампанского.
Он уже выкурил третью сигарету натощак, в горле противно свербило, а во рту и вовсе как кошки насрали. Он поймал себя на том, что все чаще говорит грубо, Люська так и ахнула, когда он при ней на днях выматерился. С кем поведешься… Но под окном блестел на солнышке, отливал металликом новый «Форд», а в кармане лежали билеты в Анталию. А вот чистоплюи, вроде Пашки, он даже скрипнул зубами… И если бы только деньги, в конце концов не они первые, можно было бы попробовать перехватить, хотя не такую же сумму. А главное – задействованы официальные структуры, подписаны договоры. И тут он вдруг замер. Мысль, которую он загонял в угол сознания, то, что страшнее любых разборок со своими, змеей выползла, облив спину липким – тюрьма! Он произнес это вслух, и почему-то одновременно пронзила другая: хорошо, что мать уже два года как на Николо-Архангельском под богатой плитой, под памятником с мраморной вазой, куда он давненько не приносил цветов. Позора хоть не будет, на остальных плевать.
Вета чувствовала, будто ей перелили чью-то кровь и вместе с ней по жилам медленно, преодолевая сопротивление, будто пробивая себе дорогу сквозь препятствия, потекла чужая жизнь.
