– Да мне любую. Или хоть парочку литровых. Представляете, уже пора идти, я и так провозился, наливаю воду – а у меня бидон потек. Хорошо не на пол – в раковину.
Вете привиделось, как противная жена тряпкой собирает воду с пола и ворчит, ворчит… Она понюхала банку и протянула соседу:
– Ничего, что она из-под помидоров маринованных?
Сосед покачал головой:
– Была бы грязная – страшно, а вот обоняние у них точно есть.
– У кого «у них»? – спросила Вета автоматически.
Сосед оторопел:
– Как это «у кого»? У голубей, конечно.
Ему казалось, что он местная достопримечательность – и на тебе! Соседка по площадке слыхом не слыхивала, что через двор настоящая голубятня, по всем правилам оборудованная.
Живем в своих сотах, ничего друг о друге не знаем. Хотя голубятники – сплоченный народ. Вон у Николая в прошлом году десяток птиц накрыло грозовым облаком – ни один голубь не вернулся домой, так все поделились с ним, оторвали от сердца питомцев. Да и просо покупают оптом: целыми КамАЗами, выходит корм гораздо дешевле.
Пока отмывала банку, отбивала запах кофейным осадком, сосед так и топтался в коридоре, отказался войти, только все благодарил и приглашал посмотреть своих красавцев, смущенно хвастался, что на днях появился у него новый жилец – голубь-космач («Представляете себе, лапы у него, как тарелка, сантиметров пятнадцать в диаметре!»).
Всплыло из глубин семинара по древнерусской литературе. «Повесть временных лет». Киевская княгиня Ольга приказала каждому жителю осажденного города Коростеня заплатить дань: «от каждого двора по три голубя да по три воробья». А к лапкам птичьим дружинники ее привязали трут и подожгли. Когда голубей выпустили, они полетели к своим домам. И город был сожжен дотла.
Наполнила банку водой, хотела было рассказать про княгиню Ольгу, но почувствовала неуместность порыва – сосед заторопился и все благодарил-приглашал…
Ну, пришел, здравствуйте, родимые!
Какие же все они разные, у каждого свой характер. Некоторые сами идут в руки, а другие близко не подпустят. В журнале читал, что где-то за границей провели эксперимент: два человека в разной одежде кормили голубей. Один вел себя спокойно, а другой все время отгонял птиц от корма. Потом они поменялись одеждой и вести стали себя противоположным образом. И что вы думаете? Птицы по-прежнему обходили стороной того, кто поначалу их прогонял. Получается, они в лицо их узнали, что ли? А мы себя числим единственными разумными существами…
Вопрос, который стал мучить Вету не так давно: «На что уходит единственная жизнь?» Раньше ответ был очевиден с точки зрения глобальной эволюции – «На детей». И как-то не возникало дополнительных вопрошаний: «А для чего жить, когда они вырастут?», потому что был наготове ответ: «Для внуков». Но с некоторых пор биологический подход перестал ее устраивать. Хорошо мужу – он толстокожий, такие материи его не интересуют. Придет – расскажу про голубятню, – вот удивится. Надо будет в следующие выходные пойти посмотреть.
У людей сад, вышивка, бальные танцы. Почему у одних есть силы и время на увлечения, другим не хватает на мытье посуды?
А она, она работой, что ли, увлекается? Вета раздраженно терла и терла тряпкой полку, на которой остался темный след от трехлитровой банки. Вот и она по кругу, по кругу ходит, как лошадь на мельнице, вращает жернова… Ей стало жалко себя, и все накопленное, страхи за Пашу, и то, что она с тупым упорством загоняла внутрь: монотонная работа, тоскливые вечера за телевизором, морщинки у глаз, непрочитанные книги, молчащий за ужином муж, неувиденные страны, – все впечаталось в этот несмываемый круг, теснилось в его безвыходных границах.
И душа рвалась куда-то почтовым голубем, только кроме себя самой некому было адресовать послание…
Репетиция счастья
2001
Ну Надюша и отличилась!.. Подарила дивной красоты серебряную солонку с ложечкой и напутствием «Чтобы еще не один пуд соли вместе съели!» – и это было уместно и мило. Но вот открытка, приложенная к подарку, несказанно Вету изумила. Сколько раз они вместе хихикали, когда кто-то на разных торжествах читал приветственные вирши собственного сочинения или старательно переписывал на поздравления что-то из Пушкина-Лермонтова. А тут вдруг Надюша, в интеллигентном, не в пример Ветиному, дому выросшая, перекатала длинный стих Блока!
И вновь – порывы юных лет,
И взрывы сил, и крайность мнений…
Но счастья не было – и нет.
Хоть в этом больше нет сомнений!
Вета аж ахнула, дойдя до этого места, следующих строк не помнила, но надо было встречать новых гостей и пришлось прерваться.
«Ничего себе подарочек на серебряную свадьбу! – думал он, вертя в руках недочитанное послание, с него первых строчек хватило. – Вот дрянь, тоже мне, подруга. Может, дай бог, Вета не успела прочитать, бегает, гостей занимает». Быстро оглянувшись, он сунул кокетливую открытку с рассыпанными по краям блестками в шкаф, под стопку футболок. Уголок предательски торчал, и он, не боясь смять мерзкую картонку, перегнул ее пополам.
Вета щебетала в прихожей, а его настроение было безнадежно испорчено.
Когда Павел решительно заявил родителям, что двадцать пять лет их совместной жизни нельзя не отметить, Вета опешила. Дни рождения – единственное, что в семье праздновалось, и в эти дни выяснялось, что не всех друзей порастеряли, что есть о чем поговорить, что она еще не разучилась печь пироги и что есть повод купить новую кофточку. Дни рождения Миши и Паши падали на лето, поэтому пировали на даче с соседями, а когда Паша стал студентом, туда наезжали его приятели-подружки, а они, старшие, старались у тех же соседей отсидеться. Ребята были хорошие, не буянили, а что музыка гремела – так как без нее, все понимали. Но годовщина свадьбы! У них не было принято помнить об этом сентябрьском дне, никогда никаких букетов и тостов. И тем более удивительно, что сын заговорил об этом. Было это перед его днем рождения. Впервые Паша не стал отмечать его на даче, сказал, что его друзья выросли, стали людьми серьезными, кое-кто даже успел жениться, и пойдут они в Москве в ресторан: «Переросли спать на террасе вповалку, – так он припечатал. – И, кстати, на вашу серебряную свадьбу неплохо бы банкетный зальчик снять». От неожиданности Вета не стала возражать, что, мол, не хочет праздновать, а только вскинулась: «Никакого общепита – только дома!» – «И охота тебе, мать, у плиты стоять, – сын непонимающе поднял брови, – но воля ваша. Только имей в виду – деньги мои, я за лето заработал, так что не жмись. Но об этом еще поговорим».
Да, деньги у него были. Началось еще в институте, курсе на третьем. Мальчик Паша вдруг стал взрослым. Звонил телефон, он уходил в свою комнату и закрывал дверь. Занятия стал прогуливать, но сдавал все в срок. Когда Вета, как он говорил, «возникала», отвечал шуточкой: «Я вам учусь? Учусь». А однажды резко: «Хочешь, чтобы я институт бросил? Нет, тогда не лезь, мне работа важнее». Что за работа, не распространялся, тянул про писание программ по заказам, про какие-то вставки в телефонные аппараты, и она успокаивалась. Не торгует – и слава богу. Почему-то этого она боялась больше всего. Нет, больше всего боялась армии, но неожиданно помог шеф: своими путями достал вожделенные справки.
