– Что вы мне посоветуете относительно моего сына?
– Я вас не понял, господин Гольден. Мы упустили какую-нибудь деталь в договоре, составленном с Тьевеназами?
– Я говорю сейчас не о юридических аспектах, я говорю… об отношениях. Возможно, мне следует посещать его… Или я должен пригласить его в Париж… Но вместе с матерью или без нее, вот в чем проблема… И если мне потребуется консультация с судьей по вопросам опеки…
Остановив его взмахом руки, Мюллер уверенно заявил:
– Внесем ясность: что касается завещания вашего дяди, достаточно, чтобы у вас имелся сын, любить его вы не обязаны.
Джонсон согласно кивнул, явно забавляясь, и оба прыснули.
Вильям трусливо прикрыл лицо, чтобы замаскировать свою растерянность: как можно оценивать ситуацию с таким цинизмом? Решение пришло само собой: хотя бы в противовес этим хладнокровным монстрам, а главное – чтобы не походить на них, он будет любить сына.
Джеймс и Вильям привыкли друг к другу.
После того как тест на отцовство дал положительный результат, был запущен механизм официального оформления, с которым успешно справлялись Мюллер и Джонсон с одной стороны и папаша Зиан – с другой. Вильям Гольден унаследовал колоссальное состояние своего дяди, в том числе и банк. Он сменил холостяцкий лофт на частный дом в Шестнадцатом округе, который обслуживала куча слуг.
Вильям по-прежнему работал с полной отдачей, но в его жизни возникла новая забота: сын.
Каждые две недели он отправлялся на воскресенье в Альпы и посвящал несколько часов ребенку. Мандина, казалось, хотела вымолить внимание, а то и любовь, но папаша Зиан был начеку и не позволял ей поддаваться своей привязчивой натуре. Если она и досадовала, ее неудовлетворенность исчезала при виде той гордости, которой сияло личико Джебе – ребенка, росшего без отца, к которому теперь приезжал его герой. Тем более что Вильям, летавший собственным джетом, часто брал сына полетать над вершинами гор и пронзить облака.
Джебе скоро должно было исполниться десять лет. Ему предстояло учиться в коллеже, что означало для местных маленьких горцев поступление в интернат в городе, довольно далеко от дома. Мандина знала это и содрогалась при одной мысли, что будет видеть сына только по выходным.
В июле Вильям подстроил так, чтобы оказаться наедине с молчаливым папашей Зианом, когда тот чинил ворота хлева.
– Я разузнал о местных коллежах. Интернат есть далеко не во всех и не в самых лучших.
– Ну, Джебе будет прилежно учиться.
– Есть большая разница между тем, чтобы блистать в посредственной школе, и быть первым в отличном учебном заведении. В стране слепых и кривой – король.
Пословица произвела на папашу Зиана большое впечатление, он даже отложил молоток.
– Что ты советуешь?
– Чтобы он не жил в интернате.
– А как?
– Пусть живет со своим отцом в Париже, учится, как и я когда-то, в коллеже Станислас
[17] или в лицее Людовика Великого
[18], а к вам приезжает на выходные и каникулы.
Папаша Зиан сморщился, два-три раза прищелкнул языком, потом, глубоко вдохнув, сплюнул и протянул Вильяму руку: он был согласен, а Мандина, будучи под его опекой, не имела права голоса.
Вернувшись через две недели, Вильям заметил, что Мандина изменилась. Глаза красные, нос распух, и на Вильяма она смотрела косо. Папаша Зиан рассказал, что она рыдает с того момента, как он поделился с ней принятым решением. Ей и раньше не нравилось, что сына собираются поместить в интернат, но новое положение вещей было замешано еще и на предательстве: на этот раз не какое-то абстрактное общество со своими правилами обязательной учебы собиралось украсть у нее ребенка, а человек, конкретный человек, и этот человек был богаче, хитрее и влиятельнее, чем она, он занимался Джебе всего несколько месяцев, а она посвятила сыну десять лет. И – еще один нож, проворачивающийся в ране, – Джебе радовался: жить с отцом, в Париже, записаться в престижный лицей – все это приводило его в восторг! Она больше не узнавала сына с его новыми желаниями. Какая связь между этим горожанином и маленьким комочком безъязыкой и чувствительной плоти, которого она кормила грудью? Мальчуганом, который с криком «мама» мчался со всех ног обнять ее и для которого она была воплощением всей красоты мира? У Джебе еще оставалось несколько дней до отъезда, но ей казалось, что он уже уехал, так мало походил он на того, кого она обожала с его первого крика.
В ужасе от того, что она стала вести себя как загнанное животное, Вильям проявил трусость. В конце августа, когда он должен был ехать забирать мальчика, чтобы перевезти его в Париж, он сослался на профессиональные обязательства и попросил верного Поля отправиться в Савойю вместо него.
Вечером в воскресенье привезенный Полем Джеймс – так его называл Вильям – в полном восторге открывал для себя дом отца, собственную огромную комнату, бассейн, спортивный зал и кучу слуг в своем распоряжении. Вильяму с большим трудом удалось его уложить, так тот дрожал от возбуждения.
Когда ребенок заснул, два друга устроились в гостиной.
– Партию в бильярд?
– Двойной виски, чтобы прийти в себя, – сказал Поль.
– Прийти в себя после чего?
Поль рассказал ему о чудовищных сценах, которые разыгрались в Савойе.
Когда накануне Поль прибыл в шале, Мандина поняла, что он пришел отнять у нее сына, и среагировала как дикое животное. Испуская пронзительные вопли, она кинулась на Поля, била его, царапала, пихала, пытаясь прогнать. Ее неожиданная сила застала Поля врасплох. «Она убила бы меня, если бы не вмешался папаша Зиан». Когда старику удалось их растащить, она бросилась на второй этаж, схватила сына и заперлась с ним вместе в своей спальне на все замки.
– Джеймс плакал, отбивался, умолял отпустить его, но ничто не доходило до ее мозга взбесившегося зверя. Она только кричала через дверь: «Никогда! Никогда! Никогда!» Рассвирепевший Зиан вызвал подмогу. С помощью четверых соседей он взломал дверь, вырвал внука у дочери, и крестьянам удалось унять Мандину с помощью чего-то вроде смирительной рубашки, в которой руки у нее были сведены за спиной. Тогда она повела себя как в настоящей трагедии: Мандина стала биться головой о стены. «Верните мне его! Верните мне его!» По ее голове текла кровь, но она продолжала биться о перегородку. Целое море крови. Впятером мы еле смогли с ней совладать в ожидании, пока приедут медики. Те сделали ей укол успокоительного. Не подействовало. После тройной дозы она наконец погрузилась в сон, продолжая стонать. Я отвез твоего сына в отель на швейцарской границе, где она не могла бы до него добраться. Джеймса била дрожь; даже осуждая реакцию матери, он все равно весь трясся от сопереживания, гадая, правильно ли поступил, решив уехать: раз уж она так возражала, может, у нее были на то свои причины? Он захлебывался, рыдал, скулил, царапал себя. Я решился дать ему таблетку, чтобы он смог отдохнуть.
