Пирр предложил римлянам мир. Он был слишком дальновидным воином, чтобы не сознавать невыгоду своего положения, и слишком искусным политиком, чтобы не воспользоваться своевременно для заключения мира такой минутой, когда он находился в самом благоприятном для него положении. Он надеялся, что под влиянием первого впечатления, произведенного великой битвой, ему удастся склонить Рим к признанию независимости греческих городов Италии и затем создать между этими городами и Римом ряд второстепенных и третьестепенных государств, которые были бы подвластными союзниками новой греческой державы; из этой мысли исходили предъявленные им требования: освобождение из-под римской зависимости всех греческих городов — стало быть, именно тех, которые находились в Кампании и Аукании, — и возвращение владений, отнятых у самнитов, давниев, луканов и бруттиев, т. е. в особенности уступка Луцерии и Венузии. Если бы трудно было избежать новой войны с Римом, то все-таки было желательно начать ее только после того, как западные эллины будут соединены под властью одного повелителя, и после того, как будет завоевана Сицилия, а может быть и Африка Пользовавшийся особым доверием Пирра его министр фессалиец Киней был снабжен инструкциями в этом смысле и отправлен в Рим. Этому искусному парламентеру (которого современники сравнивали с Демосфеном, насколько возможно сравнение ритора с государственным человеком, царского слуги — с народным вождем) было поручено всячески выставлять на вид уважение, которое победитель мри Гераклес действительно питал к тем, кого победил, намеюгуть на желание царя лично побывать в Риме, располагать умы в пользу царя при помощи столь приятных из уст врага похвал и лестных уверений, а при случае и подарков, одним словом, испробовать на римлянах все те хитрые уловки кабинетной политики, какие уже были испробованы при дворах александрийском и антиохийском. Сенат колебался; многие находили благоразумным сделать шаг назад и выждать, пока опасный противник побольше запутается или совсем сойдет со сцены. Тогда престарелый и слепой консуляр Аппий Клавдий (цензор 442 г, консул 447 и 458 гг.), уже давно удалившийся от государственных дел, но в эту решительную минуту приказавший принести себя в сенат, пламенной речью вдохнул в сердца более юного поколения непоколебимую энергию своей мощной натуры. Царю дали тот гордый ответ, который был в этом случае произнесен в первый раз, а с тех пор сделался основным государственным принципом, — что Рим не вступает в переговоры, пока чужеземные войска стоят на италийской территории, а в подтверждение этих слов послу было приказано немедленно выехать из города. Отправка посольства не достигла своей цели, а ловкий дипломат, вместо того чтобы произвести эффект своим красноречием, сам был озадачен таким непоколебимым мужеством после столь тяжелого поражения; по возвращении домой он рассказывал, что в этом городе каждый из граждан казался ему царем, и это понятна ведь царедворцу в первый раз пришлось стоять лицом к лицу с свободным народом. Во время этих переговоров Пирр вступил в Кампанию, но лишь только узнал, что они прерваны, двинулся на Рим с целью протянуть руку этрускам, поколебать преданность римских союзников и угрожать самому городу. Но римлян было так же трудно запугать, как и задобрить. После сражения при Гераклее юношество стало толпами сходиться на приглашение глашатая «записываться в солдаты взамен павших»; Левин, ставший во главе двух вновь сформированных легионов и вызванных из Ауканий войск, располагал еще более значительными силами, чем прежде, и шел вслед за царской армией; он прикрыл от Пирра Капую и сделал тщетной его попытку завести сношения с Неаполем Римляне действовали с такой энергией, что за исключением нижнеиталийских греков ни одно из значительных союзных государств не осмелилось отпасть от союза с Римом. Тогда Пирр пошел прямо на Рим Продвигаясь вперед но богатой стране, возбуждавшей в нем удивление своим цветущим состоянием, он достиг Фрегелл, которыми завладел врасплох; затем он с бою завладел переправой через Лирис и подступил к Анагнии, находившейся не более чем в восьми немецких милях от Рима. Никакая армия не спешила ему навстречу; но вес города Лациума запирали перед ним свои ворота, и вслед за ним, не отставая, шел из Кампании Левин, между тем как консул Тиберий Корунканий, только что заключивший с этрусками своевременный мир, вел с севера другую армию, а в самом Риме приготовились к борьбе резервы под начальством диктатора Гнея Домиция Калвина. При таких условиях нельзя было рассчитывать на успех, и царю не оставалось ничего другого, как возвратиться назад. Он простоял несколько времени в бездействии в Кампании, имея перед собой соединенные армии обоих консулов; но ему не представилось никакого удобного случая нанести неприятелю решительный удар. Когда наступила зима, царь очистил неприятельскую территорию и разместил свои войска по дружественным городам, а сам поселился на зиму в Таренте. Тогда и римляне прекратили военные действия; их армия заняла зимние квартиры подле Фирма в Пиценской области, а разбитые на Сирисе легионы в виде наказания простояли, по приказанию сената, всю зиму в палатках.
Так кончился поход 474 г. Впечатление, которое произвела победа при Гераклее, большею частью уравновешивалось тем, что Этрурия заключила в решительную минуту сепаратный мир с Римом и что неожиданное отступление царя совершенно разрушило пылкие надежды италийских союзников. Италики роптали на бремя войны, в особенности на слабую дисциплину размешенных у них по квартирам солдат, а царь, которому надоели препирательства из-за мелочей и столь же неполитичный, сколь невоинственный образ действий его союзников, начинал догадываться, что выпавшая на его долю задача, несмотря на успехи его военной тактики, невыполнима в политическом отношении. Прибытие римского посольства, состоявшего из трех консуляров, между которыми находился и одержавший победу при Фурии Гай Фабриций, на минуту снова пробудило в нем надежду на мир; но скоро оказалось, что эти послы были уполномочены только на ведение переговоров о выдаче или об обмене пленных. Пирр отказал в этом требовании, но отпустил для празднования Сатурналий всех пленников на честное слово; что эти пленники сдержали свое слово и что римский посол отклонил попытку подкупить его, было впоследствии предметом самых непристойных похвал, которые свидетельствовали не столько о честности тех древних времен, сколько о нечестности позднейшего времени. Весной 475 г. Пирр снова стал действовать наступательно и вступил в Апулшо, куда двинулась ему навстречу и римская армия. В надежде, что одна решительная победа поколеблет римскую симмахию в этой стране, царь предложил римлянам вторичную битву, и они не отказались от нее. Две армии сошлись подле Аускула (Ascoli di Puglia). Под знаменами Пирра сражались кроме его эпирских и македонских войск италийские наемники, тарентинские ополченцы — так называемые «белые щиты» — и его союзники луканы, бруттии и самниты — всего 70 тыс. чел. пехоты, в числе которых было 16 тыс. греков и эпиротов, с лишком 8 тыс. всадников и 19 слонов. На стороне римлян сражались в этот день латины, кампанцы, вольски, сабины, умбры, марруцины, пелигны, френтаны и арпаны; они также насчитывали более 70 тыс. чел. пехоты, в числе которых было 20 тыс. римских граждан и 8 тыс. всадников. Обе стороны ввели перемены в своем военном устройстве. Пирр, с проницательностью воина сознавший преимущества римского манипулярного строя, заменил на флангах растянутый фронт своих фаланг новым построением в виде отдельных отрядов по образцу когорт, быть может, не менее по политическим, чем по военным, соображениям он поставил тарентинские и самнитские когорты между отрядами, состоявшими из его собственных солдат; в центре стояла только эпиротская фаланга в сомкнутом строю. Для отражения слонов римляне устроили нечто вроде боевых колесниц, из которых на железных копьях торчали жаровни и на которых были укреплены оканчивавшиеся железным острием подвижные мачты, устроенные так, что их можно было опускать вниз, — это было нечто вроде тех абордажных мостов, которым пришлось играть такую важную роль в первую пуническую войну. По греческому описанию этой битвы, как кажется, менее пристрастному, чем дошедшее до нас римское описание, греки были в первый день в проигрыше, потому что на крутых и болотистых берегах реки, где они были вынуждены принять сражение, они не могли ни развернуть строя, ни употребить в дело конницу и слонов. Напротив, на второй день Пирр успел прежде римлян занять неровную местность и благодаря этому достиг без потерь равнины, где мог беспрепятственно развернуть фалангу. Отчаянное мужество римлян, бросившихся с мечами в руках на сариссы, оказалось бесплодным; фаланга непоколебимо выдерживала все нападения; однако и она не могла принудить римские легионы к отступлению. Но когда многочисленный отряд, прикрывавший слонов, прогнал сражавшихся на римских боевых колесницах солдат, осыпав их градом стрел и каменьев, когда он перерезал постромки у этих колесниц и затем пустил слонов в атаку на римскую боевую линию, эта последняя заколебалась. Отступление отряда, прикрывавшего римские колесницы, послужило сигналом к общему бегству, которое, впрочем, обошлось без больших потерь, так как беглецы могли укрыться в находившемся недалеко оттуда лагере. Только римское описание битвы упоминает о том, что отряд арпанов, действовавший отдельно от главных сил римской армии, напал во время сражений на слабо защищенный эпиротский лагерь и зажег его; но, если бы это и была правда, все-таки римляне не имели основания утверждать, что исход сражения был нерешителен. Наоборот, оба описания сходятся в том, что римская армия перешла обратно через реку и что поле сражения осталось в руках Пирра. По греческому рассказу, число убитых доходило со стороны римлян до 6 тыс., со стороны греков до 3505
[102]; в числе раненых находился и сам царь, которому метательное копье пронзило руку, в то время как он по своему обыкновению сражался среди самой густой свалки. Пирр бесспорно одержал победу, но ее лавры были бесплодны; она делала честь царю как полководцу и как солдату, но достижению его политических целей она не способствовала Пирру был нужен такой блестящий успех, который рассеял бы римскую армию и послужил для колеблющихся союзников поводом и стимулом к переходу на сторону паря; но так как и римская армия и римский союз устояли против его нападений, а греческая армия, ничего не значившая без своего полководца, была надолго обречена на бездействие вследствие полученной им раны, то его кампания оказалась неудавшейся, и он был вынужден возвратиться на зимние квартиры, которые на этот раз занял в Таренте, между тем как римляне заняли их в Апулии. Становилось вес более и более очевидным, что военные ресурсы царя далеко уступали римским, точно так же как в политическом отношении слабая и непокорная коалиция не выдерживала сравнения с прочно организованной римской симмахией. Конечно, новые и энергичные приемы греческого способа ведения войны и гений полководца могли доставить еще одну такую же победу, как при Гераклее или Авскуле, но каждая новая победа истощала средства для дальнейших предприятий, а римляне, очевидно, уже в ту пору сознавали превосходство своих сил и с мужественным терпением выжидали той минуты, когда перевес будет на их стороне. Эта война не была той тонкой игрой в солдаты, какую обыкновенно вели и умели вести греческие полководцы; об упорную и мужественную энергию народного ополчения разбивались все стратегические комбинации. Пирр понимал настоящее положение дел; его победы ему прискучили, своих союзников он презирал; а если он все-таки не отказывался от своего предприятия, то делал это только потому, что военная честь не позволяла ему удалиться из Италии, прежде чем взятые им под свою защиту нации не будут ограждены от варваров. Ввиду его нетерпеливого характера можно было заранее предсказать, что он воспользуется первым предлогом, чтобы сложить с себя эту тяжелую обязанность, а положение дел в Сицилии скоро доставило ему повод для удаления из Италии. После смерти Агафокла (465) сицилийские греки остались без всякого сильного руководства. Между тем как в отдельных эллинских городах неспособные демагоги и неспособные тираны сменяли одни других, старинные обладатели западной оконечности Сицилии — карфагеняне — беспрепятственно расширяли свое владычество. Когда им удалось завладеть Акрагантом, они полагали, что настало время наконец сделать последний шаг к достижению той цели, которую они постоянно имели в виду в течение нескольких столетий, и подчинить весь остров своему владычеству, поэтому они и предприняли нападение на Сиракузы. Этот город, когда-то оспаривавший и на суше и на море у карфагенян обладание Сицилией, был доведен внутренними раздорами и слабым управлением до такого глубокого упадка, что был принужден искать спасения в крепости своих стен и в помощи иноземцев — а эту помощь мог доставить только царь Пирр. Пирр в качестве мужа Агафокловой дочери, а его шестнадцатилетний сын Александр в качестве Агафоклова внука были во всех отношениях естественными наследниками широких замыслов бывшего владетеля Сиракуз, а если свободе Сиракуз уже настал конец, то вознаграждением за нее могла служить перспектива со временем сделаться столицей западноэллийского государства. Поэтому сиракузяне подобно тарентинцам и на аналогичных условиях добровольно предложили (около 475 г.) власть царю Пирру, и по странному стечению обстоятельств как будто все само собой клонилось к осуществлению грандиозных планов эпирского царя, основанных главным образом на обладании Тарентом и Сиракузами. Понятно, что ближайшим последствием этого соединения италийских и сицилийских греков под одною властью было то, что и их противники теснее соединились между собою. Тогда Карфаген и Рим заменили свои старые торговые договоры оборонительным и наступательным союзом против Пирра (475); между ними было установлено, что если Пирр вступит на римскую или на карфагенскую территорию, то неатакованный союзник должен доставить атакованному подкрепления на территорию этого последнего и содержать вспомогательные войска на свой счет; что в этом случае Карфаген должен доставлять транспортные суда и оказывать римлянам содействие своим военным флотом, но что экипаж этого флота не обязан сражаться за римлян на суше; сверх того оба государства обязались не заключать сепаратного мира с Пирром. При заключении этого договора римляне имели в виду облегчить для себя возможность нападения на Тарент и отрезать Пирра от его родины — а ни того, ни другого нельзя было достигнуть без содействия пунического флота; со своей стороны Карфаген имел в виду удержать царя в Италии, для того чтобы беспрепятственно осуществить свои виды на Сиракузы
[103]. Поэтому в интересах обеих держав было прежде всего утверждение их владычества на море, отделяющем Италию от Сицилии. Сильный карфагенский флот из 120 парусных судов направился под начальством адмирала Магона в Сицилийский пролив из Остии, куда Магон прибыл, как кажется, именно для заключения вышеупомянутого договора Мамертинцы, которым пришлось бы понести заслуженное наказание за их злодеяния над греческим населением Мессаны, в случае если бы Пирр завладел Сицилией и Италией, тесно примкнули к римлянам и к карфагенянам и обеспечили для этих последних владычество на сицилийской стороне пролива. Союзникам очень хотелось завладеть и лежавшим на противоположном берегу Регием; но Рим не мог простить того, что было сделано кампанским гарнизоном, а попытка соединенных римлян и карфагенян силою завладеть городом не удалась. Оттуда карфагенский флот отплыл к Сиракузам и блокировал этот город с моря, между тем как сильная финикийская армия приступила одновременно к его осаде с суши (476). Давно уже пора было Пирру появиться в Сиракузах; но положение дел в Италии было вовсе не таково, чтобы там могли обойтись без его личного присутствия и без его войск. Два консула 476 г. — Гай Фабриций Лусцин и Квинт Эмилий Пап, — оба опытные полководцы, энергично начали новую кампанию, и хотя в этой войне римляне постоянно терпели поражения, однако не они, а победители чувствовали себя утомленными и желали мира. Пирр еще раз попытался достигнуть соглашения на сколько-нибудь сносных условиях Консул Фабриций отослал царю обратно одного негодяя, который предложил консулу отравить царя за хорошее вознаграждение. В благодарность за это царь не только возвратил всем римским пленникам свободу, не требуя выкупа, но был так восхищен благородством своих храбрых противников, что был готов из признательности согласиться на мир на чрезвычайно удобных и выгодных для них условиях. Киней, как кажется, еще раз ездил в Рим, и Карфаген серьезно опасался, что Рим примет мирные предложения. Но сенат был непоколебим и повторил свой прежний ответ. Если царь не желал, чтобы Сиракузы попали в руки карфагенян и чтобы вместе с тем рухнули его широкие замыслы, то ему не оставалось ничего другого, как предоставить своих италийских союзников их собственной участи и пока ограничиться владычеством над важнейшими портовыми городами, в особенности над Тарентом и Локрами. Тщетно умоляли его луканы и самниты не покидать их, тщетно требовали от него тарентинцы, чтобы он или исполнял обязанности полководца, или возвратил им их город. На жалобы и упреки царь отвечал утешениями, что когда-нибудь настанут лучшие времена, или резким отказом; Милон остался в Таренте, царский сын Александр — в Локрах, а сам Пирр еще весной 476 г. отплыл с главными силами из Тарента в Сиракузы.
