Сегодня, благодаря исследованиям Каткова, Шацилло и, в меньшей степени, Тарсаидзе, наибольшее распространение и вес получила версия о том, что обвинение Мясоедова в шпионаже в пользу Германии не может считаться убедительно доказанным30. Кроме того, в ряде монографий последних лет, посвященных истории русской армии, деятельность В.А. Сухомлинова на посту военного министра рисуется в нейтральном или даже благожелательном освещении, что, прямо или косвенно, заставляет пересмотреть события вокруг его ареста и суда31.
Общие очертания дела Мясоедова (исключая скабрезные подробности) были известны специалистам достаточно давно, однако открытие в 1990-е годы российских архивов позволило вернуться к этой теме. Полностью и во всех деталях история ряда взаимосвязанных судебных процессов и шпиономании, охватившей царскую Россию во время Первой мировой войны, еще не раскрыта. Это удивительный, полный ярких эпизодов сюжет, разыгранный героями, представлявшими все слои европейского общества. Среди тех, кто прямо или косвенно оказался вовлечен в описываемые события, — российский и германский императоры, балтийские дворяне, высокопоставленные военные, куртизанки, торговцы оружием, крестьяне, лидеры нескольких политических партий, еврейские коммерсанты, царские министры, агенты политического сыска, германские шпионы, а также Григорий Распутин. Однако значение дела Мясоедова/Сухомлинова далеко не сводится к составу его участников и замысловатым перипетиям «сюжета». Важнее всего то, что это дело глубокими корнями32 связано с политической и военной историей России. Кроме того, его исследование может оказаться значимым и в контексте социальной и культурной истории, поскольку позволяет увидеть самый процесс разложения и распада русского общества.
С политической точки зрения наиболее явный смысл дела Мясоедова/Сухомлинова состоит в том, что оно, в ряду многих других событий, подготовило почву для Февральской революции, содействуя девальвации авторитета и престижа императорской династии. Если Мясоедов был шпионом, то возможности для его злоумышленной деятельности были созданы прежде всего благодаря покровительству В.А. Сухомлинова. В таком случае можно предположить, что предателем был и сам Сухомлинов. А если главой Военного министерства его назначил лично Николай II, если император, доверяя своему министру, во всем с ним советовался, то что же можно сказать о степени разумности монарха, о его способности управлять страной? А сотни тысяч погибших на фронте — получается, эти жертвы были бессмысленными, явились лишь следствием измены, которую по глупости пропустил или вероломно подстрекал кое-кто из высшего руководства страны? В 1915 и 1916 годах такого рода логические выводы получили широкое хождение как среда гражданскою общества, так и на передовой, в окопах33. Дело Мясоедова/Сухомлинова, возможно, нанесло монархии еще более сокрушительный удар, чем темные и гнусные слухи о Распутине. Сами имена Мясоедова и Сухомлинова стали синонимами «предателя», как сорок лег спустя имя Квислинга. После захвата власти большевиками известный историк Ю.В. Готье оставил в своем дневнике откровенную запись: «Чем больше думаешь, тем все яснее становится, что общество, породившее Николая II с его Распутиным, Мясоедовых и Сухомлиновых… должно было кончить тем, чем оно кончило»34. Иными словами, Готье, который отнюдь не был радикалом, утверждал, что предательство военных продемонстрировало сплошное разложение самих основ системы, что могло служить оправданием ее кровавого революционного уничтожения. Как мы увидим далее, эта история создала особую грамматику измены, где традиционный монархизм, многие поколения сплачивавший империю, стал синонимом не преданности, а прямо противоположного.
В неменьшей степени это дело оказалось разоблачительным и для партийной политики и российской политической культуры — как накануне 1914 года, так и в эпоху войны. Возникновение в России политических партий, взаимная ненависть между всеми назначавшимися царем правительствами и Думами, окостенение политических позиций во время войны, постепенное формирование Прогрессивного блока — все эти темы были объектами множества монографических исследований как русских, так и иностранных авторов. Дело Мясоедова/Сухомлинова проливает свет на одно отвратительное обстоятельство: русская политика в эпоху так называемого конституционного эксперимента на деле была безгранично жестокой и абсолютно беспринципной борьбой за власть. Историки последних лет старого режима в России часто обращают внимание на неразборчивость большевиков в средствах («тактическую гибкость», на языке их поклонников), на продажность министров, на упадок нравов в высшем обществе и на неспособность Николая II управлять страной. Однако поведение некоторых политиков, как либеральных, так и консервативных, а также кое-кого из генералитета в деле Мясоедова/Сухомлинова в нравственном смысле оказалось столь чудовищным, что невозможно не содрогнуться35. Принести в жертву политической целесообразности жизнь невинного человека — это подлость. Но еще большая подлость — разбить его семью, обесчестить страдальца и самое его имя смешать с грязью. Те, кто приложил к этому руку, вероятно, для успокоения собственной совести упирали на благородство цели или требования национальной безопасности, но в конечном счете совершённое ими было не только дурно, но и опасно. Созданная и распространившаяся их усилиями удушливая атмосфера ненависти и параноидальной подозрительности не рассеялась и после падения царского режима. Ее ядовитое влияние подтачивало как действия России на фронтах, так и попытки Временного правительства, сменившего царскую власть, управлять страной.
Обратимся к общественному мнению. Почему столь шаткие доказательства вины были восприняты широкими кругами гражданского общества с таким полным доверием? Конечно, во многих воюющих государствах опыт Первой мировой войны породил истерию на внутреннем фронте36. Вера в то, что почти во всех российских несчастьях виноваты козни коварных заговорщиков, вероятно, отвечала некой тайной психологической потребности. Однако те конкретные формы, которые приняла в России шпиономания в годы войны, были обусловлены также глубоко двойственным отношением к капитализму, открытым и тайным антисемитизмом и некоторыми культурными стереотипами в отношении женщины.
И, наконец, в деле Мясоедова/Сухомлинова неожиданным образом оказались высвечены некоторые черты будущих судебных практик сталинизма. Речь идет, конечно, не о масштабе и суровости репрессий. Непозволительно ставить знак равенства между несправедливостью, пусть ужасной, в отношении Мясоедова и террором и массовыми убийствами, учиненными в тридцатые годы Сталиным. Однако юридические и полицейские процедуры 1915 и 1937 годов имеют нечто общее — это презумпция виновности. В деле Мясоедова, как и впоследствии в годы сталинских репрессий, всякий, на кого падало подозрение, считался потенциальным преступником. Не нужно тратить силы на выяснение мотивов преступления, на поиск свидетелей, на исследование доказательств. Для установления виновности достаточно простой возможности (то есть физической возможности для обвиняемого совершить инкриминируемое ему преступление) и связей (контактов с подозрительными лицами).
Глава 1. Вержболово
Этимология фамилии Мясоедов свидетельствует о достаточно высоком социальном статусе ее носителей — в Средние века в Восточной Европе мясо едва ли было доступно простолюдинам. Действительно, Мясоедовы — старый дворянский род, ведущий свое происхождение из Великого княжества Литовского. В 1464 году некий Яков Мясоедов пришел из Литвы в Московию и присягнул на верность великому князю Ивану Васильевичу. Упоминания его потомков встречаются в московских летописях — они занимали различные должности в войске, при дворе, были чиновниками. Несколько раз в награду за службу им даровались поместья1. Со временем род разделился на несколько ветвей — та, что интересует нас, проживала в северо-западных областях Российской империи2.
