Я обрадовалась, что он упомянул об этом, и почувствовала себя не последним человеком в этом зале.
– Однако ее заболевание не поддавалось традиционным методам лечения. Мы перепробовали все препараты, какие только имеются на данный момент, – золото, метотрексат, циклоспорин, азатиоприн, пеницилламин, преднизолон, – но шесть лет прошли для пациентки в постоянных болях, с опухолями, кистой Бейкера, анемией, уколами, инъекциями, крушением надежд и хирургическими операциями. Она перенесла операции на кистях рук и стопах, ей полностью заменили бедренный сустав, и теперь ее ждет операция на лодыжке. На ее глазах происходили прискорбные изменения ее тела.
Я смотрела на лица. Кто-то из студентов тепло мне улыбался, другие смотрели на меня с сочувствием, но профессор Мэдокс сидел с каменным выражением – на его лице я не разглядела никаких эмоций. Он смотрел сквозь меня.
– Элис окончила учебу в Бристольском университете и переехала в Лондон, – продолжал доктор Кэмпбелл, – и работала неполный рабочий день в научно-исследовательской библиотеке. Однако из-за серьезности заболевания она не смогла вести независимую жизнь. Теперь она снова вернулась домой, под опеку родителей. Честно говоря, я в тупике, – признался он с болезненной гримасой. – По моему мнению, продвижение вперед возможно лишь с каким-то новым препаратом. Нам нужна надежда. У Элис прогрессирует ревматоидный артрит, нанося новый урон и принося новые боли… это несомненный факт. Она должна пойти на риск и продолжить лечение. Я знаю, места в группе ограничены, но я не знаю других больных, кто бы нуждался в большем приоритете.
Доктор Кэмпбелл закончил доклад.
Профессор Мэдокс стал стремительно, словно теннисная пушка, кидать мне вопросы.
– Закройте глаза и скажите, что у вас болит больше всего.
Я пошевелила руками и ногами.
– Не шевелитесь, – резко сказал он. – Сидите неподвижно и скажите, что у вас болит.
– Лодыжка.
– Где?
– Вокруг подтаранного сустава, пятка. При ходьбе мучительная боль.
– А кроме этого, ничего? – спросил он, прежде чем я успела ему сказать, что у меня боли в затылке, шее, позвоночнике, коленях, стопах, кистях рук…
– Вы испытываете усталость? – отрывисто спросил он.
– Да, почти все время.
– Тогда усталость – это большая тема. Можете ли вы сказать, как вы чувствуете – скорее усталость без боли или боль без усталости?
– То и другое. Усталость сопутствует боли.
– Опишите эту боль.
– Я не могу описать мою боль, – ответила я со вздохом. – Могу лишь сказать, что, когда я просыпаюсь, мне страшно положить одну ногу на другую. Вы видели, как я хожу?
Моя сгорбленная фигурка неуверенно поднялась со стула. Прошло две или три минуты, прежде чем я смогла пойти. Ноги будто шли по битому стеклу. Я шла через зал. Правый голеностоп, я называла его шатким, так накренялся, что я была вынуждена идти на внутренней стороне ноги, прямо на кости. Я шла с опущенной головой, ибо не хотела видеть реакцию зала.
Все молчали. Аудитория понимала меня.
На лице профессора внезапно появилось более человечное выражение.
– Я сожалею, что заставил вас это сделать, – сказал он более мягким тоном.
– Пожалуйста, возьмите меня в группу! – взмолилась я, забыв про субординацию.
– Поговорим потом, – сказал он, выходя из зала.
– Я вас беру, – без колебаний сообщил мне профессор, когда я подошла к нему в холле. – Испытания начнутся через четыре-восемь недель. Если все пойдет по плану, тогда я вас жду.
Прошло шестнадцать недель. Испытания нового препарата начались. Но без меня. В правительственном органе, выдающем разрешение, заявили, что я не могу в них участвовать, поскольку нахожусь в детородном возрасте – чиновников от медицины волновало, как препарат отразится на развитии плода, если я забеременею сейчас или в будущем. Я была в потрясении. Как можно уравнивать одно с другим? И вообще, как я произведу на свет еще одну жизнь, если меня самой почти не осталось? Ведь это мой выбор, в конце-то концов, рисковать или нет. Я взрослый человек и способна принимать взрослые решения. Папа, полный решимости добиться, чтобы меня включили в группу, написал гневное письмо министру здравоохранения Фрэнку Добсону и изложил мой случай. Мы мучительно ждали ответа, хотя мне казалось, что мы бьемся головой о кирпичную стену. Мы были на грани отчаяния.
Наступил сентябрь. Мы выиграли сражение, и я могла начинать новое лечение – через семь долгих месяцев после изначальной даты. Перед этим мне нужно было просто пройти обследование – сделать рентген грудной клетки и анализы крови.
– Элис, через два дня будут результаты, – сказала Сью, сиделка, участвовавшая в испытаниях в Бате.
– На что вы меня проверяете? – поинтересовалась я.
– Мы должны проверить, что ваши почки, печень и все остальное, кроме суставов, были здоровыми перед тем, как начался прием препарата. Это обычная вещь, и я не думаю, что здесь возможны проблемы. Пожалуй, вы смело можете записываться на первую инъекцию. Она будет на следующей неделе.
– Наконец-то, – испустила я вздох облегчения. Мне нравилась Сью. Она была добрая и понимала, как это для меня важно.
Мама помогла мне усесться в машину, и мы поехали домой, подпевая любимым маминым песням, которые звучали из стерео.
– Элис, здравствуйте, – озабоченно поздоровалась Сью, и я сразу почувствовала неладное.
– Какая-то проблема? – занервничала я, судорожно сжав телефонную трубку.
– Мне грустно вам говорить… Ваш анализ крови…
– Да-да, – перебила я. – Что там плохо?
– У вас нарушена работа печени, и пока она не придет в норму, вы не можете принимать препарат.
– Моя печень? – пробормотала я. – Но у меня никогда прежде не было с этим проблем. С чего бы сейчас?
– Мы не знаем. Мы даже не хотели верить сначала.
Я была в таком отчаянии, что с трудом дышала. Чтобы не разрыдаться, я закусила губу.
– Элис, дорогая, не надо паники. Мы дадим вам другое противовоспалительное. Проблему могло вызвать то, которое вы сейчас принимаете. И нужно будет делать новые анализы, пока не наступит норма. Это ниже восьмидесяти четырех.
– Я завтра же сдам, – с готовностью поспешила я.
– Нет, через неделю после приема нового противовоспалительного лекарства.
– Но что будет, если…
– Нужно, чтобы печень пришла в норму к концу месяца, потому что после тридцатого мы больше не сможем брать новых пациентов.
Мое отчаяние изверглось из меня, как вулкан. Я закричала так, что вздрогнули стены.
– Нет, – рыдала я. – Нет, нет, нет. Мама! – Слабыми пальцами я вцепилась в ее джемпер. Я должна принимать этот препарат! Мы столько месяцев боролись, чтобы попасть на испытания! Я не могу больше ждать! Не могу! – кричала я. – Мама, если так будет продолжаться, то лучше я умру! – Я билась лбом о стол. – Господи, пожалуйста, дай мне отдых. Я хочу умереть, – причитала я, рыдая, крича. Мама не знала, что сказать, и в слезах вышла из комнаты. Папа тоже не мог меня успокоить. Я твердила ему, что нет смысла молиться и верить, что мне станет лучше, и на долю секунды он, кажется, согласился со мной.
