Друзья и родственники присылали мне открытки. От Элен они приходили каждый день. Одна из них – «Восход солнца» Клода Моне. Сестра знала, что я люблю эту картину, а еще говорила, что не хочет, чтобы в больнице меня считали всеми забытой. Ребекка писала мне из Австралии, где она плавала с маской и трубкой вдоль Барьерного рифа. Том прислал мне письмо из своей коммуны в Сент-Дэвидсе в Уэльсе; спрашивал, как мои ноги, и сообщил мне, что ходит на занятия, где они читают Библию, и что сварил на ужин сосиски. Кажется, он был счастлив. Эндрю прислал открытку из Лондона, где устроился на работу. Я никогда не могла разбирать его почерк – как будто по странице пробежал паук, испачканный в чернилах. От бабушки я получала цветочные открытки, их выбирала для нее леди из местного почтового отделения. Было что-то трогательное в ее посланиях, написанных дрожащей рукой и посылавших мне нежную любовь и молитвы.
Себ долго не писал. Его последнее письмо было безразличным. В самом конце он написал: «Надеюсь, что у тебя все нормально», словно какой-то посторонний мне парень. Его слова казались мне пустыми. Что ж, он хотя бы не исчез окончательно, утешала я себя. Я глядела на некоторых больных, лежавших по соседству со мной, – у них не было ни открыток, ни цветов. Неужели у них нет никого из близких? Как это печально.
Софи была все еще в Румынии. Как-то поздней ночью я включила свет и написала ей письмо на десяти страницах (к сожалению, она так и не получила его, потому что почта в той стране работала из рук вон плохо). Я скучала по Софи.
Начало четвертой недели. Стероидный пульс уже начинал слабеть. Я чувствовала себя словно зверь в клетке.
Я попросила маму купить мне что-нибудь из одежды – мне отчаянно требовалась шопинг-терапия. Мама повезла меня на инвалидном кресле, решив, что мне так будет легче. Я не возражала, так как было маловероятно, что я наткнусь на кого-нибудь из знакомых. Мне стало легче сразу, как только мы вышли из больницы. Мы перекусили во французском кафе, потом пошли дальше. Мама толкала меня перед собой по серым тротуарам. В «Джигсо» я купила длинную черную юбку, белый топ и темно-красный джемпер. Приближался день рождения Элен, и она устраивала дома вечеринку. К тому времени я должна была выписаться. У сестры будет весело, и я надену что-нибудь из новенького.
Элен и ее подружки помогали с готовкой. Я сидела с ними на кухне, пила кофе. Мы говорили о знакомых парнях, о том, насколько они безнадежные. Мама устала, и мы в конце концов убедили ее полежать в постели с книгой и бутылкой горячей воды. Больницы умеют вытягивать из человека все силы.
Китти снимает жилье вместе с Элен. Она милая. Она делает профитроли, которые не поднимаются и походят на плоские блины с кремовой прослойкой.
Я поднялась наверх и переоделась в длинную черную юбку до щиколоток, которая прикрывала мои покрытые синяками ноги и распухшие колени. Мое короткое платье цвета лайма было задвинуто к задней стенке гардероба, где и пылилось. Я спустилась вниз и с нетерпением ждала вечеринку.
К семи часам стали съезжаться гости. Мы с Элен заранее распланировали, кто где сядет, и над именами разложили фото известных персон. Я была Кейт Мосс, Элен, разумеется, Мишель Пфайфер, а Китти – Делия Смит, так что у принимающей стороны были свои преимущества.
Ужин был восхитительный, я блаженствовала. Друзья Элен деликатно интересовались моим здоровьем, сделанные Китти профитроли выписывали круги по столу, так как Элен прошептала: «Не берите их, передавайте дальше».
Впрочем, с течением вечера я почувствовала усталость, обрывки разговоров проскакивали мимо моего внимания.
– Я ездил кататься на лыжах в Валь-д’Изер, там было чудесно, – сказал кто-то.
– Кстати, поздравляю с помолвкой, – сказал другой.
– Как дела с работой?
– Я рассказывала тебе, как я ходила на слепое свидание? Мы так смеялись. Меня скоро покажут по телику, ты можешь поверить?
Вот это да. Я с завистью смотрела на гостей. Почему у всех такая интересная веселая жизнь? Почему я не одна из них, почему? Есть ли у меня что-то, что заставит смеяться? Ничего нет. С кем я могла поговорить и о чем? С сиделками и доктором Фишером, которого к тому же я почти и не видела?
– Элис, ты слышала? Элейн выходит замуж через несколько месяцев. – Я растянула губы в улыбке и залпом проглотила полный бокал вина.
Вечеринка делалась все громче. Одна из девушек начала раздеваться и танцевать вокруг стола, размахивая в воздухе лифчиком. Элен решила присоединиться к ней. «Стерео МК» уже орало на полную громкость, со стола все убрали, начались танцы. Я тоже пыталась танцевать, но услышала, как хрустнуло правое бедро. Испугавшись, я прижала к нему ладонь и рухнула на стул.
Пока никто не видел, я приподняла юбку. Коленка горела и распухла, увеличившись вдвое. Я медленно пошла в ванную и снова услышала хруст в бедре. Звук напугал меня. Мое тело крошилось, как бисквит. Я проглотила две таблетки обезболивающего и взглянула на свое отражение. Лицо, толстое от стероидов, пылало от выпитого. Я была похожа на пьяного бурундука. Под глазами залегли лиловые полумесяцы теней. Мне казалось, сегодня я выглядела хорошо, но теперь мне понравились из всей моей внешности лишь длинные густые волосы. Я зачесала их назад, и тут мне на ладонь упал клок волос. Ахнув от ужаса, я снова потрогала волосы, и в моей руке оказался еще один клок. Виноваты во всем ядовитые препараты, сердито подумала я и дрожащими пальцами заперла дверь. Я сидела на унитазе и плакала. Я больше не могла выйти и снова присоединиться к вечеринке, да и не хотела. До меня доносились музыка и смех. Я завидовала их быстрым шагам, завидовала их жизни.
Через некоторое время я выскользнула из ванной и поднялась наверх, к себе. Никто и не заметил моего ухода. Всем было слишком весело. Я разделась и бросилась в постель. Я даже не хотела заставлять себя чистить зубы. Плевала я на все. Мне хотелось потерять сознание.
На следующий день светило солнце, а все страдали от похмелья и жалели себя. Вечеринка продолжалась всю ночь. Потом все отправились на ланч в местный паб на берегу реки. Я не пошла с ними, решив остаться с мамой.
– Почему ты не пошла с ними, милая? Тебе бы понравилось, – сказала мама, замешивая тесто для пончиков к чаю. По-моему, мама всегда пекла пончики. Я называла это ее «нервной болезнью».
– Зачем мне идти? Мне не о чем с ними говорить, я не нужна им там, – сердито буркнула я, разрывая на клочки какую-то бумажку.
– Ты знаешь сама, что это не так, – твердо возразила мама. – Ладно, тогда помоги мне нарезать тесто.
– Я ненавижу себя. Ненавижу свою жизнь. Всегда торчу в проклятой больнице. Мне не становится лучше. Почему, почему мне досталось такое? Почему, мама? – закричала я. – Это несправедливо, я ненавижу, ненавижу, ненавижу все! – Ее скалка с удвоенной силой раскатывала тесто.
Гости Элен вернулись после ланча и решили сыграть в теннис, чтобы стряхнуть с себя паутину, избавиться от похмелья и истратить калории после большого воскресного жаркого. Они что, нарочно так делали? Неужели не понимали, как тяжело мне? Я смотрела на их неуклюжую игру, на неловкие подачи. Никто не мог играть так, как когда-то играла я – так за что же мне такое наказание? Почему я больше не могла играть? Почему только я сидела и смотрела на них? Лучше бы уж я вообще никогда не держала в руках ракетку. Мне было невыносимо испытывать чувство потери, которое преследовало меня каждый день, точило мою душу.
