Начало марта. Мне было страшно. Мамина вера в эту злосчастную диету тоже растаяла. Папин цинизм оказался оправданным. Софи укатила в Румынию, и мое ощущение изоляции от всего мира лишь усилилось. Она уехала на три месяца.
– Не уезжай! Мне страшно подумать, что тебя не будет рядом. – Я тяжело вздохнула. – Эгоистка я, да?
– Я буду писать тебе, – пообещала она, обнимая меня за плечи. – У тебя все будет хорошо, Скоро вернется Себ.
– Я купила тебе ежедневник, чтобы ты записывала туда все свои впечатления. Ты прочтешь его мне, когда вернешься.
– А я вот что тебе принесла, – спохватилась Софи. Порывшись в сумке, она дала мне несколько кофейных бобов, большую плитку темного шоколада и несколько упаковок грейпфрутовой пены для ванной.
– Соф, ты знаешь, как я люблю эти вещи, но я не могу.
Она нахмурилась.
– Сколько ты еще будешь сидеть на этой диете?
У меня на глаза навернулись слезы, стало трудно дышать.
– Пиши мне, Эли. Я хочу знать, как у тебя дела.
Мы вышли на улицу к ее машине, и я села на переднее сиденье.
– Как мне хочется поехать с тобой, – простонала я. Внезапно мне вспомнилась песенка: «Десять зеленых бутылок висели на стене, если одна бутылка случайно упадет, их останется девять…». Я казалась себе зеленой бутылкой, которая уже навсегда встала на полку и теперь наблюдала, как другие бутылки падают в более интересные места.
– Поезжай, а то я сейчас зарыдаю… Мне грустно. – Я крепко обняла Софи. – У нее на глазах тоже были слезы. – Поезжай… ну давай! – Я улыбнулась. Долго смотрела ей вслед, а потом медленно поплелась в дом, мучаясь сознанием собственной неполноценности.
На следующее утро я сидела на работе, уперев взгляд в чашку с крапивным чаем. Может быть, я все-таки в западне? Почему мне совершенно не помогают ни соли Эпсона, ни строгая бескислотная диета, ни масла, ни грибной чай?.. Все во мне бурлило от злости и сознания своей неудачи. Я так старалась выполнять все предписания! – да только зря… Я вскочила, пошла на кухню и выплеснула в раковину крапивный чай. Приготовила хороший кофе и, наслаждаясь каждым глоточком, выпила… И приняла решение. По дороге домой я заехала на бензозаправку, купила большой «Марс» и, истекая слюной при виде шоколадной обертки, нуги и карамели и даже не успев заплатить, разорвала фольгу.
Медицинская сводка
Доктор Бакли увеличил дозу метотрексата, и я продолжаю принимать его вместе с сульфасалазином.
Двадцать семь. «Это как цвет твоих глаз»
И снова все те же вопросы. «Вы можете ходить в магазин и по своим делам»? Я больше не могла поставить галочку возле ответа «без труда». Потом перешла к следующим формулировкам, на которые прежде и не смотрела. Теперь я ставлю галочки на «с некоторым трудом» или на «с большим трудом».
Я уволилась с подработки. Я не появлялась там слишком долго – с момента как позвонила и сообщила, что пока не смогу работать. Мне казалось, своим отсутствием я подвожу Ричарда и он мной недоволен.
– Ты не подводишь его, Элис! Позвони ему, и он поймет! Так будет гораздо лучше. Иначе он подумает, что ты просто ленишься и прогуливаешь ради своего удовольствия, – убеждала меня мама. – Тогда Ричард будет относиться к тебе хорошо.
Так что я сказала ему. Дрожащей рукой я постучала в его дверь и, когда он предложил мне сесть, чуть не сгорела со стыда.
– Извините, что я так долго отсутствовала, – начала я.
– Ничего, все нормально, мы смогли вас заменить, не беспокойтесь, – поспешил он заверить меня. Я видела, что у него нет времени на разговоры, он занят. Я хотела встать и уйти, решив ничего не говорить ему, но что-то подсказало мне, чтобы я довела начатое до конца. Он нетерпеливо посмотрел на меня, словно бы говоря: «Ну, что-нибудь еще или я могу вернуться к своей работе?» И тогда я сообщила ему про ревматоидный артрит – как я ненавидела эти безобразные слова! Его лицо смягчилось, он сел и выслушал меня.
– Я сочувствую вам, – сказал он потом, – но я рад, что вы сообщили мне об этом.
В тот вечер он позвонил из своего авто, чтобы выяснить, не приходила ли ему новая почта, затем нерешительно осведомился, как я себя чувствую. Мама ошибалась насчет того, что он будет относиться ко мне по-другому. Его отношение уже изменилось.
Я уволилась вскоре после того, как сообщила Ричарду о своей болезни. В офисе мне подарили цветы и прощальную карточку, подписанную всеми сотрудниками. И хотя я испытывала облегчение от того, что мне больше не надо будет, превозмогая боль, ходить на работу, я знала, что буду скучать.
Доктор Бакли все-таки прочитал мои медицинские записи. Потом поднял на меня глаза.
– Ревматоидный артрит – это часть тебя. Как цвет твоих глаз, и я не могу изменить это. Нам лишь остается надеяться, что он полностью пройдет или его можно будет держать под контролем, чтобы ты могла жить более-менее нормальной жизнью.
– Не лгите! – сердито воскликнула я. – Я видела мою историю болезни! Я никогда не смогу играть в теннис, теперь это уже очевидно.
– Твой случай очень трудный, – признал доктор, захваченный моим упреком врасплох. – Но послушай, я не могу ничего предсказать. Я не могу заглянуть в хрустальный шар и сказать тебе, что будет через несколько лет. Если бы мог, я бы чаще играл на бегах.
На этот раз его слабая шутка не сработала.
– Только не надо больше никаких безумных диет, – умоляюще посмотрел на меня он. – Постепенно мы найдем лекарство, которое вам поможет. Такие препараты действуют не мгновенно, а через какое-то время, но не надо отчаиваться. Еще я уверяю тебя, что ты найдешь себе какое-нибудь другое занятие, которое заменит тебе теннис.
Как он мог сказать подобную чушь? Ничто не может заменить мне мой теннис!
По дороге домой мы с мамой проехали мимо Билла, игравшего на нашем теннисном корте. Мы устроили в нашем саду корт пять лет назад, когда сюда переехали. Теперь я не могла смотреть на него. Я не могла заставить себя даже выйти в сад и подойти близко к корту. В последние несколько месяцев Билл платил нам, тренируя на корте учеников. Эти деньги уходили на оплату моего альтернативного лечения. Теперь они уходили в благотворительную организацию по изучению артрита.
Отчасти я думала – это нормально, что он пользуется нашим кортом, так как сейчас у него нет других вариантов, а мама хочет ему помочь.
– В конце концов, он был для тебя замечательным тренером, Элис, – сказала она, – да и лишние деньги нам не помешают.
Но перевешивала ненависть к Биллу за то, что он здесь играет.
Я смотрела на него из окна и улыбалась, вспоминая то время, когда мы играли вместе. Всей кожей я чувствовала его удары, движения. Мой разум еще мог играть, но, когда я брала в руку ракетку, запястье подводило меня. Я не могла ее держать, мне хотелось ее сломать, чтобы кто-то другой не взял ее в руки. Но я не хотела и чтобы кто-то использовал и наш корт, особенно Билл, мистер Бесчувственный. Он даже не попытался меня поддержать. И что он тут делает? Я заметила, что Билл посмотрел в мою сторону, и пригнулась. Мне не хотелось смотреть на него.
