Понятно, что подготовка крупномасштабного наступления на заблаговременно организованную оборону сильного противника не могла быть делом часов или даже дней: на скрытое сосредоточение сотен стволов тяжелой артиллерии и подвоз десятков тысяч снарядов требовались недели. При этом то, с какой скоростью упомянутые артсистемы выдвигались в районы сосредоточения от железнодорожных станций — 3 км/ч или 32 км/ч, — особой роли не играло. Соглашаясь с В. Суворовым, я уже писал о том, что именно в этой заблаговременной концентрации огневой мощи для проведения грандиозной по своим масштабам артподготовки кроется секрет так называемых «полигонных стрельб», которые якобы собиралась осуществлять (никаких свидетельств проведения этих стрельб я пока не обнаружил) накануне войны тяжелая (и прикрывавшая ее зенитная) артиллерия многих советских соединений.
Если помните, некоторые советские генералы-мемуаристы жаловались, что орудия их соединений во второй половине июня неожиданно приказали отправить на приграничные полигоны (Львовский, Повурский, Брестский и пр.) для проведения каких-то «опытных» учений и стрельб. Некоторые военачальники гордо утверждали, что смогли «убедить» вышестоящее руководство не трогать их артсистемы или вернуть их с полигонов. Уверен: «убеждение» заключалось в приведении аргументов, свидетельствовавших о том, что применение тех или иных «органических» артполков было целесообразно не где-то «у соседей», а непосредственно в полосе предполагаемых действий того или иного стрелкового или механизированного корпуса. Это, кстати, вполне естественное поведение для любого командира любой части или соединения, всегда с понятным отвращением относящегося к любому — даже временному — посягательству на хотя бы часть его «хозяйства». Не надо забывать и о том, что многим командующим мехкорпусами и так пришлось в середине июня подчиниться приказам окружного (фронтового) начальства, согласно которым их автомашины оказались задействованы на перевозке к границе воинского имущества стрелковых корпусов «второй линии». А поскольку в том же направлении — к приграничным лесам — в ночь на 19 июня двинулись в преддверии скорого начала «событий» и их собственные дивизии, то командиры механизированных соединений не могли не испытывать по этому поводу вполне понятное раздражение. Тем сторонникам «традиционных» взглядов, которые по-прежнему пытаются объяснять упомянутую концентрацию корпусной артиллерии (и артиллерии РГК) на приграничных полигонах «дуростью» советских генералов, я предлагаю изучить то, как соответствующая подготовка к проведению стратегических наступательных операций проводилась в последующие периоды войны (а также в ходе «зимней войны» с финнами). Уверен: они обнаружат не так уж и много отличий. Одно из них будет заключаться в том, что про «полигонные учения» после 22 июня 1941 года нужда врать отпала…
Что происходило с советской тяжелой артиллерией после прорыва германской обороны? Присоединялась ли она к танковым колоннам, устремлявшимся по созданным «коридорам» в немецкие тылы? Скажу честно: пока я не нашел упоминаний о том, что тяжелые пушки и гаубицы следовали в боевых порядках танковых частей. Роль артиллерийского сопровождения, судя по воспоминаниям ветеранов-танкистов, отводилась самим танкам и самоходным артиллерийским установкам. По моим впечатлениям, в первой половине войны не пробовала угнаться за передовыми танковыми клиньями и германская тяжелая артиллерия, хотя зенитные и противотанковые пушки почти всегда входили в состав так называемых «боевых групп» (танковый или мотопехотный полк с подразделениями усиления). Собственно, именно в высочайшей мобильности «боевых групп» Вермахта (а также в прямо-таки авантюрной смелости командовавших ими офицеров) и заключался секрет их феноменальных успехов в первой половине Второй мировой войны. При столкновении с хорошо подготовленной обороной как немецкие, так и советские танковые и механизированные соединения (в 1943–1945 годах) предпочитали обойти опорные пункты стороной и оставить их «на потом» подоспевшим пехотным дивизиям и двигающейся вместе с ними тяжелой артиллерии. Отсюда и вполне достаточная «пехотная» скорость передвижения большинства артполков — 3–4 км/ч. Насколько я понимаю, задача сопровождения танковых и механизированных колонн дивизионами тяжелой артиллерии была решена лишь спустя десятки лет после окончания Второй мировой войны — когда на вооружении самых передовых армий мира появились тяжелые самоходные гаубицы, системы залпового огня и другие артсистемы.
Нельзя забывать и о том, что упоминавшийся выше норматив 1941 года — 15 км/ч — далеко не всегда соблюдался не только артполками, но также танковыми частями и соединениями. Вот что написали по поводу темпов продвижения советских танковых колонн во время «освободительного похода» в Польшу «антисуворовцы» Л. Лопуховский и Б. Кавалерчик: «Средний темп продвижения передовых танковых бригад в полосе Белорусского фронта составил 40–60 км в сутки» («Июнь 1941. Запрограммированное поражение», с. 183). Если разделить указанные цифры на 24, то получится средняя скорость движения, равная 1,7–2,5 км/ч. Танковые части Украинского фронта двигались еще медленнее — «до 45 км» в сутки (1,9 км/ч). Заметим, что в данном случае речь идет о гораздо менее громоздких, чем танковые дивизии, формированиях — бригадах. Да и сопротивления со стороны польской армии почти не наблюдалось… В общем, если вернуться в начало главы и вспомнить утверждения тех же авторов о «недопустимо низкой скорости буксировки» советских сельскохозяйственных тракторов, то лично я воспринимаю их аргументы с еще большим недоверием.
В целом же хочу повторить некоторые выводы, сделанные на основании даже относительно короткого изучения вопроса об артиллерийских тягачах и тракторах Красной Армии:
1) техники данной категории в РККА вполне хватало даже до начала войны и проведения открытой фазы мобилизации. Мало того, 45 000 довоенных советских тракторов и тягачей хватило не только Красной Армии, но и армии немецкой, которой летом — осенью 1941 года досталась примерно половина тракторного парка Страны Советов. «Тихоходные» советские трактора, обладавшие, тем не менее, весьма высокой проходимостью по бездорожью и вполне приемлемой надежностью, оказали Вермахту незаменимую услугу, так как германский Генштаб не смог предугадать действительное, то есть совершенно отвратительное, состояние дорог в СССР;
2) даже если в автобронетанковых войсках Красной Армии не хватило бы скоростных специализированных тягачей для перевозки тяжелых орудий со скоростью 10–15 км/ч, в этом качестве — при желании и элементарной заблаговременной организационной и технической (приварить буксировочные узлы) подготовке — вполне можно было бы использовать советские же танки (прежде всего БТ);
3) последнее не делалось по той простой причине, что скромных скоростей гражданских тракторов было вполне достаточно как в начале войны, так и на ее завершающем этапе. Об этом, в частности, свидетельствуют номенклатура и ТТХ поставлявшейся по ленд-лизу американской тракторной техники, а также тот факт, что число скоростных тягачей для перевозки тяжелых артсистем в Красной Армии в июне 1941 года (около 5539 единиц) было немногим меньше, чем в мае 1945 года (около 6887 штук). Когда Й. Фоллерт указывает на то, что тихоходные «крестьяне» Красной Армии не смогли «убежать» от немцев из-за своей низкой скорости, он забывает о том, что точно так же не спаслись от «германа» и самые быстрые в мире танки БТ. Когда гражданские «шлепперы» оказывались прижатыми к глубокой реке вместе с быстроходными танками Красной Армии (сцена на одной из фотографий на с. 297 книги Фоллерта), и те и другие бросались совершенно одинаковым образом. Та же участь, напомню, постигла и тысячи оставленных на приграничных аэродромах советских самолетов: уж те-то точно летали быстрее немецких танков! Горы брошенной на побережье Ла-Манша британской военной техники (включая и весь предвоенный парк артиллерийских тягачей), а также немецкой на более поздних этапах войны — под Сталинградом и Уманью, в Северной Африке и возле Фалеза — также не имели ничего общего с ТТХ танков, тягачей и грузовиков. Скорее дело заключалось в стратегических просчетах тех или иных генералов, маршалов и фельдмаршалов;
