Вокруг великого князя постепенно стали группироваться недовольные существующим режимом — прежде всего военные, забывшие о присяге и сюзеренитете. В феврале 1917 года этот фактор станет прологом к Красной Смуте. Именно поэтому участники войны обоснованно считали, что вступление царя в должность Главковерха в августе 1915 года явилось неверным шагом. Императора Николая II почитали «несчастливым», в то время как популярность великого князя лишь возрастала, несмотря на поражения кампании 1915 года. Общество также единодушно восторженно встретило назначение Николая Николаевича Верховным Главнокомандующим. И эта популярность не ослабевала. Основой авторитета послужила совокупность легенд, усердно распространяемых на фронте и в тылу
[380]. Причем супруга Главковерха внесла немалую лепту в раздувание культа своего мужа. Недаром великий князь ежедневно писал письма жене с фронта
[381].
Что бы ни случалось, в армии великому князю прощали все. Молва разносила, что Верховный Главнокомандующий всегда бывает впереди войск на наиболее тяжелых участках фронта, что он постоянно вместе с войсками, что только он может защитить рядовых солдат и офицеров от произвола и неумения командного состава. Протопресвитер Действующей армии Г. Шавельский вспоминал: «Что-то неудержимо фатальное было в росте славы великого князя Николая Николаевича. За первый же год войны, гораздо более неудачной, чем счастливой, он вырос в огромного героя, несмотря на все катастрофические неудачи на фронте, перед которым преклонялись, которого превозносила, можно сказать, вся Россия».
Мифотворчество народных масс, разумеется, не могло не оказаться совершенно неверным. Например, генералы смещались, как правило, по представлениям командармов и главнокомандующих фронтов, а в воюющих войсках великий князь Николай Николаевич вообще ни разу не был. Какие уж там опасные участки! Г. Шавельский называет основную причину того, что Главковерх не бывал на фронте: «…его решительность пропадала там, где ему начинала угрожать серьезная опасность… великий князь до крайности оберегал свой покой и здоровье… он ни разу не выехал на фронт дальше ставок главнокомандующих, боясь шальной пули… при больших несчастьях он или впадал в панику, или бросался плыть по течению… У великого князя было много патриотического восторга, но ему недоставало патриотической жертвенности»
[382]. Правда, есть и иная точка зрения, отметающая обвинение великого князя в личной трусости. Один из членов Ставки вспоминает, что великий князь Николай Николаевич «никогда не посещал войска на фронте, всегда предоставляя делать это Государю, так как опасался вызвать этим подозрение в искании популярности среди войск»
[383].
Что касается непосредственной работы великого князя Николая Николаевича в Ставке, то здесь можно процитировать опять ген. А.А. Поливанова: «По принятому в Ставке порядку ежедневно в 10 часов утра Верховный Главнокомандующий шел в домик, занятый управлением генерал-квартирмейстера, и там, в комнате генерал-квартирмейстера, выслушивал доклад генералов Янушкевича и Данилова о ходе военных действий и донесениях, поступивших в течение истекших суток. Когда Государь император присутствовал в Ставке, то в этот же час и там же доклад происходил в присутствии его величества, и затем, кроме поименованных лиц, при подобных докладах, ради соблюдения военной тайны, обыкновенно никто больше не присутствовал. Мне сказали, что в тех случаях, когда в Ставку прибывал военный министр генерал-адъютант Сухомлинов, и он к присутствованию на таковых докладах приглашения не получал. Это последнее обстоятельство, объясняемое, может быть, недоверием великого князя Николая Николаевича к генерал-адъютанту Сухомлинову, было, однако, способно лишить военного министра возможности в тех относительно редких случаях, когда он мог бы получить подробную осведомленность о расположении наших армий и внести на основании такой осведомленности поправки в свои соображения о сроках и размерах подготовки для армии сил и средств в подведомственном ему районе внутри империи. Особенно важно было мне, как лицу, вступающему в управление военным министерством в обстоятельствах исключительных, окунуться сразу в первоисточник наших стратегических соображений и известий»
[384].
Как человек, вне сомнения, неглупый и профессиональный, Верховный Главнокомандующий не мог не понимать всех недостатков своих ближайших помощников по управлению Действующей армией. В то же время сам великий князь Николай Николаевич также сознавал свою неготовность к «большой стратегии». Восточно-Прусская наступательная операция и ситуация с Варшавской группировкой в августе 1914 года убедили его в справедливости такого тезиса. Поэтому Главковерх старался по всем существенным вопросам проводить совещания со штабами фронтов. Показательно, что впервые великий князь Николай Николаевич выехал из Барановичей 2 сентября, когда Северо-Западный фронт был разгромлен, потеряв за месяц боев около четверти миллиона человек (сто процентов исходной группировки) против пятидесяти тысяч у противника. Верховный Главнокомандующий верно понимал, что фронты лучше знают обстановку и лучше подготовлены в профессиональном отношении, нежели чины Ставки. Но и здесь требовался личный контроль Ставки. Так что по итогам совещания 2 сентября в Белостоке, в штабе Северо-Западного фронта, был смещен главкосевзап ген. Я.Г. Жилинский.
Надо помнить здесь еще, что раз Ставка не выезжала в армии, то советы главкомов являлись единственным независимым от генералов Янушкевича и Данилова устным источником оперативной информации (письменные доклады великий князь Николай Николаевич воспринимать не мог). Чем более Главковерх убеждался в слабости Янушкевича и Данилова, тем больше ему требовалось мнение фронтов. Таким образом, как следствие, великий князь Николай Николаевич «управлял путем созыва совещаний главнокомандующих армий фронтов». При этом такие созывы и, значит, поездка штаба Ставки в штабы фронтов осуществлялись по несколько раз в месяц. Так, совещание ноября 1914 года в Седлеце, на котором Главковерх разрешил главнокомандующему армий Северо-Западного фронта ген. Н.В. Рузскому отступать от Лодзи, стало шестнадцатым с начала войны. Подытоживая, один из ближайших советников лучшего стратега России ген. М.В. Алексеева, ген. В.Е. Борисов, называет такой метод — «совещательное полководчество Ставки». А значит, «ее метод ведения масс доказывал лишь ее военную неподготовленность к тому делу, за которое она взялась»
[385].
