С другой стороны, если быть объективным, темпы маневренных операций начального периода войны являлись столь высокими, что сил гужевого транспорта не жалели. Железных дорог, ввиду недостаточной развитости стратегической сети на передовом театре, в русской Польше не хватало, и потому пот войны выносили на себе лошади, устилая своими телами поля сражений. В этом отношении сильно помогала трофейные лошади, наличие которых помогало минимизировать собственные потери (лошадь — это ведь тоже имущество войск). Участник войны так вспоминал о восьмидневном форсированном марше соединений 5-й армии ген. П.А. Плеве к Люблину в начале сентября 1914 года, откуда войска перебрасывались на линию Средней Вислы уже по железной дороге: «Погода окончательно испортилась. Зачастили дожди. Дотащить по размолотым дорогам пушки и обозы удалось лишь благодаря сверхкомплектным «трофейным» австрийским лошадям. Более кровные, красивые, но холодные и изнеженные, они не выдержали «русской» грязи»
[102].
Данный марш, как известно, был предпринят главнокомандованием Юго-Западного фронта в стремлении прикрыть крепость Ивангород от удара неприятеля. Австро-германские войска, воспользовавшиеся Краковским железнодорожным узлом, уже разворачивались для наступления на первом этапе Варшавско-Ивангородской операции, а русские намеревались им противостоять лишь теперь. От неразвитости железных дорог лошади страдали первыми, а затем люди исправляли все инфраструктурные недостатки «избыточной» кровью, восполняя героизмом превосходство противника в силах и средствах на избранных направлениях ведения операции.
То же самое — неумение правильно использовать лошадей — относилось и к обозным частям, которые, в принципе, возглавлялись худшими офицерами и военными чиновниками, оставляя лучших людей для строя. Все те командиры, что в первых боях сказывались «больными», «нервными», «не привыкшими быть с войсками» и проч., отправлялись в обозы. В отставку убирали лишь генералитет, а в обозах все равно должны были быть люди, так что лучше эти, нежели те офицеры, что хорошо показывали себя под огнем. Правда, худшие люди, как правило, остаются таковыми всюду. Например, здесь кроется одна из причин боебоязни обозных чинов во время боев, отмечаемой участниками войны. Также трусоватый офицер чаще всего оказывался недобросовестным организатором и в тылах. Поэтому Ставка старалась контролировать проблему и на своем уровне. Например, приказ Верховного Главнокомандующего от 24 октября 1914 года гласил: «…Приказываю принять к неуклонному исполнению, чтобы как казарменные, так и вообще все помещения и конюшни, занимаемые войсковыми частями, хотя бы временно, подвергались самой тщательной очистке и дезинфекции при оставлении таковых. Что же касается до казарм и конюшен, занимаемых войсками постоянно, то таковые надлежит чистить и дезинфицировать возможно чаще»
[103].
Действительно, с объявлением мобилизации пехотные полки получали множество лошадей. В мирное время лошадей имели только командир полка, старший полковник, старший адъютант и два командира батальонов. Теперь же лошадей должны были получить все командиры вплоть до ротных, врачи, пулеметчики, образовывалась команда конных разведчиков, а также существенно увеличивался обоз. При этом, конечно, забывалось, что «обозы — это враг каждой армии. Это смерть маневра. Это уязвимая цель для неприятельского огня»
[104].
А ведь с увеличением числа лошадей в пехотных подразделениях количество специалистов по уходу за ними отнюдь не стало большим. Конечно, командиры старались отбирать для ухода за лошадьми знающих солдат из крестьян. Однако уход за крестьянской лошадью и за лошадью кровной — это все-таки некоторая разница. К новым лошадям приходилось привыкать во всем — кормлении, чистке, поении и т.д. Многое отличалось, и разительно. Младший полковой врач 11-го Финляндского стрелкового полка (22-й армейский корпус) вспоминал, что среди присланных в полк мобилизованных лошадей «оказалось очень много ценных животных. И вот, как это ни кажется теперь странным, у господ офицеров, из коих большинство сидело на лошадях, как собака на заборе, разгорелись глаза. Я собственными ушами слышал, как эти люди, из которых мало кто остался в живых после первых же боев, с восторгом рассчитывали, сколько они заработают, продав свою лошадь по возвращении с похода! Выбирали они себе лошадей не с точки зрения их применимости на войне, а с точки зрения их ценности. Когда же им предложили их поседлать и попробовать, на это мало кто решился»
[105].
Ясно, что строевая лошадь являлась большой ценностью. Поэтому их старались беречь с особенной тщательностью — обыкновенная крестьянская лошадка под седло кавалериста не годилась. В частях часто страдали офицерские лошади, которые навьючивались разнообразными грузами сверх всякой нормы. Перегрузка вела к тому, что лошади сбивали себе спины, а это, в свою очередь, выводило лошадей из строя. Как вспоминает А.В. Горбатов, нормальный вес вьюков на запасных офицерских лошадях не должен был превышать трех пудов. Эти почти пятьдесят килограммов складывались из двух чемоданов по бокам лошади и постели сверху
[106]. Здесь также интересен вопрос относительно казачьих лошадей. Если регулярные войска получали казенных лошадей, то казаки, как известно, выходили на войну с собственной лошадью. С другой стороны, такой подход освобождал казака от случайностей — с какой лошадью явился на службу, с той и будешь воевать. Однако многочисленность казачьей конницы (к 1917 году казаки составляли более семидесяти процентов всей конницы Действующей армии; в начале войны — около половины) вскоре сравняла их с прочими конными подразделениями. Да и домой лошадь казака уже не могла возвратиться. В случае гибели казака в бою его лошадь и седло оставались собственностью полка, а семья получала деньги — по минимальной государственной расценке — 250 рублей за лошадь и 38 рублей за седло
[107].
Как только стало ясно, что решить судьбу войны одним победоносным ударом не удалось, командование еще более активно занялось проблемой сбережения конского состава Действующей армии. Слишком многое стало зависеть от одного из главнейших помощников человека. Лучшие лошади отправлялись в строй, под седло, худшие — в обозы. А ведь в войсках увеличивалось количество конницы, артиллерии, пулеметов. Скачками, но все равно увеличивалось. Соответственно, в то время как в стране понемногу иссякал годный для войны конский запас (потери, болезни, оставление территории вели к общему сокращению конского поголовья в России), фронт требовал еще больше лошадей. Их же требовал и разраставшийся с каждым днем тыл. При этом, конечно, возраставшие нужды фронта в лошадях были гораздо больше, нежели безвозвратные потери конского состава. Это увеличивавшееся требование Действующей армии на лошадей можно проследить на статистических данных относительно числа лошадей на фронте в различные периоды войны. Можно видеть, что это число только увеличивалось, ни разу не получив тенденции к своему уменьшению. Цифры показаны в конце главы.
