Легко себе представить, как ограничение власти действовало фюреру на нервы. 20 марта 1942 г. Геббельс записал в дневнике: «До сих пор фюрер не в состоянии самостоятельно смещать неугодных судей. Как можно вести войну, если такая важная сфера общественной жизни является недосягаемой для политического руководства?»
.
Эти обстоятельства и вызвали критику правосудия в речи Гитлера в рейхстаге 24 апреля 1942 г. Вскоре возникла возможность проверить действенность полномочий Гитлера: 10 апреля 1942 г. берлинский судья Пауль Грамзе за неуплату аренды вынес приговор о выселении из квартиры вдовы погибшего на Восточном фронте лейтенанта. Эсэсовская газета «Der schwarze Korps» писала, что этот лейтенант пал, защищая в том числе и этого злополучного судью, и такое обращение с родственниками героев, сражающихся за родину, недопустимо. 24 июня 1942 г. Гитлер распорядился лишить полномочий судью Грамзе, поскольку приговор «не соответствует национал-социалистическому правосознанию». Но и в этом случае Грамзе не был смещен, поскольку для этого требовались формальные процедуры и служебное расследование. Что касается вдовы лейтенанта, то Гитлер распорядился впредь не взимать квартплаты с родственников солдат, павших на фронте
.
Итак, решения рейхстага от 26 апреля 1942 г. имело скорее психологическое значение — как средство давления на судей, — а не формально-юридическое: изменить что-либо в этой сфере ввиду сильных традиций немецкого правосознания было очень непросто. Ни один судья так и не был отстранен от должности.
Некоторой компенсацией безотрадного (для Гитлера) положения с «регулированием» деятельности судей был «народный суд», который под руководством Фрайслера превратился практически в партийную инстанцию. Выступая в роли прокурора или судьи, Роланд Фрайслер угрожал, высмеивал, издевался над подсудимыми; его пронзительный голос был слышен в коридорах суда
. В то же время не следует преувеличивать роль Фрайслера в процессе унификации правосудия: некоторые немецкие историки права решительно выступают против тенденции, воцарившейся в историографии после войны — валить всю вину немецких юристов на Фрайслера. Убежденный нацист, Фрайслер все-таки был не один. Эти историки справедливо указывают на ужесточение позиций и трибуналов вермахта, и имперского военного суда, и других «особых судов», которые были нисколько не гуманнее, чем «народный суд»
.
Не менее одиозной фигурой был Отто-Георг Тирак (Thierack), в середине 1942 г. взявший на себя руководство имперским министерством юстиции и предпочитавший не ссориться с могущественным РСХА. 19 марта 1942 г. Геббельс отметил в дневнике, что министерство юстиции после смерти Гюртнера «осиротело», а «буржуазные элементы» в этом министерстве тормозят нововведения. Действенные меры для борьбы с оппортунизмом Геббельс порекомендовал Гитлеру Тирака, который и стал министром юстиции
. Одновременно он являлся главой нацистского «Союза сохранения немецкого права» и президентом «Академии немецкого права». Его задачей было ориентирование юстиции на национал-социализм. Разумеется, никто из чиновников министерства юстиции не рискнул критически высказаться о новом министре, к тому же многие считали, что Тирак — это меньшее зло по сравнению с нацистским фанатиком Фрайслером
.
Тирак не обманул ожиданий руководства: по его словам, — поскольку юстиция не в состоянии была оказать реальную помощь в процессе истребления «асоциальных элементов», евреев, русских и цыган, — контроль юстиции следует поручить Гиммлеру, предоставив СС полную возможность для «уничтожения работой» упомянутых групп. В ноябре 1942 г., по распоряжению Тирака, служащие министерства начали осуществлять селекцию «асоциальных элементов» и отобранных передавать СС: до 30 апреля 1943 г. было передано 14 700 человек. Чуть позже — 30 июня 1943 г. — РСХА известило, что русские и поляки входят в юрисдикцию СС, а не судов и полиции. Судебное разбирательство над этой категорией лиц должно проводиться только в том случае, если суд гарантирует вынесение смертного приговора
. Таким образом, государство юридических норм окончательно превратилось в государство произвольных полицейских мер, чему всячески способствовал Тирак, стремившийся добиться расположения фюрера добровольной уступкой компетенций в пользу СС и полиции. Так, Тирак сошелся с Гиммлером во мнении, что содержащиеся в тюрьмах Германии уголовные преступники должны быть переведены в концлагеря (большей частью — в Маутхаузен) и там подвергнуты «уничтожению работой»
. Тирак сразу высказался за то, чтобы преследование провинившихся польских и советских рабочих на территории Германии осуществлялось полицией, без участия судебных инстанций. 30 июня 1943 г. новый шеф РСХА Кальтенбруннер разъяснял подчиненным, что судебное расследование по факту преступления «остов» нужно проводить только в том случае, если при помощи судебных инстанций полиции нужно будет дополнительно легитимировать свои действия. Таким образом, отношения между полицией и правосудием были поставлены с ног на голову. С вступлением войны в радикальную стадию ведущие нацистские функционеры решили воспользоваться ситуацией и окончательно сломить дуализм государства и партии в пользу последней. Особенно это было заметно по отношению к правосудию: именно в трудный для государства момент ему собрались окончательно сломать хребет.
С помощью концлагерей, пыток и убийств полицейский аппарат боролся не только с «политическими», но занимался «профилактической борьбой с преступностью»: сначала в небольших масштабах, затем — устраивая облавы, вследствие которых число людей «асоциального поведения» и рецидивистов, помещенных в концлагеря, выросло с 2848 в конце 1937 г. до 12 921 в конце 1938 г. Несмотря на это, число особо тяжких преступлений с 1933 г. по 1939 г. выросло более чем в 10 раз. Тому способствовала сама система правосудия, которая не дифференцировала вины, осуждая людей в соответствии с их расовой принадлежностью или индивидуальными особенностями. Все было подчинено принципу «общее благо выше личного» (Gemeinnutz geht vor Eigennutz), иными словами, права отдельных людей были подчинены коллективным интересам. Нацистское правосудие вовсе не учитывало не отмененную при Гитлере конституцию Веймарской республики, гарантировавшую, между прочим, свободу вероисповедания и политические свободы. Высшим законом в Третьем Рейхе стала воля фюрера и интересы «народной общности» (Volksgemeinschaft), которые формулировал тот же фюрер… Каким образом он трактовал существо этих интересов в рациональных понятиях выразить было невозможно, поэтому от судей требовали «национальной укорененности» и «народности». Принадлежность к «народной общности» в конечном счете определялась расой, приобретая в этой связи все большее значение.
Недовольные «неповоротливостью» судов в борьбе с «врагами государства», подопечные Гейдриха постепенно перешли к систематической проверке и перепроверке их работы. С апреля 1935 г. по приказу Гейдриха стали составлять списки неудовлетворительно мягких приговоров, по которым затем делали выводы либо о политической близорукости судей или прокуроров, либо об их враждебности национал-социалистическому государству. Часто решения судов «корректировали», отправляя оправданного человека в концлагерь или в тюрьму. В войну судопроизводство ужесточилось, «особые суды» расширили свои полномочия. Такие преступления, как утаивание продуктов питания (например, несанкционированный убой скота), прослушивание вражеского радио или помощь военнопленным — карались тюрьмой или каторгой. Чтобы высвободить больше людей для отправки на фронт, мелкие окружные суды упраздняли, следовательно, полномочия все больше переходили к «особым судам»
. Например, в 1943 г. «особые суды» Гамбурга и Бремена брали на себя 73% всех судебных процессов. В военных законах туманно толковались понятия некоторых преступлений. Так, не было точно определено, что такое «ограбление» в обстоятельствах, связанных с войной. Все четыре статьи закона судьи могли толковать совершенно свободно и за одно и то же преступление, например, присвоение чужой собственности во время налета вражеской авиации — можно было получить смертную казнь или 15 лет каторги. Число преступлений, каравшихся смертью, увеличилось к 1943 г. до 46. Начало массовых бомбежек немецких городов повлекло за собой увеличение приговоренных к смерти: в 1941 г. их было 1292, в 1942 г. — 3660, в 1943 г. — 5336.
