Авторам ближе всего позиция другого блестящего отечественного историка — А.И. Уткина. Его концепция родилась во времена перестройки и является попыткой непредвзято взглянуть на американскую дипломатию. Уткин говорит о «дипломатической разведке» Ф. Рузвельтом, складывавшейся ситуации, об «эмбриональном периоде», периоде целеполагания и поиска возможностей
[245]. Вывод о том, что Рузвельту не нравилась японская агрессия и он стремился положить ей конец, не станет откровением. «Но наши желания не всегда совпадают с возможностями» — эта крылатая фраза полностью справедлива и для сильных мира сего. И заслуга великого политика и стратега в том и заключается, что он не бросился очертя голову в водоворот нараставшего мирового кризиса, не сломал себе хребет в бесплодных дипломатических играх, а оставил руки свободными. История наказывает тех, кто спешит. Для любого исторически важного шага должны созреть условия. Нельзя аборигенам Амазонии привить капитализм, выборы президента и парламент — оно им просто не нужно. Их общество еще не созрело для подобных институтов, оно недостаточно сложное. Вождь же, который попытается все это привнести в жизнь соплеменников, скорее всего будет демократично съеден. Против пришельцев, стремящихся насадить свои порядки, аборигены восстанут и будут вести войну
[246].
Всему свое время. Политика Рузвельта была обусловлена сложнейшим комплексом факторов, их переплетением и взаимным влиянием, что и привело к ее невнятности. Прежде всего, следует учитывать, что в течение двух десятилетий после Первой мировой войны Соединенные Штаты замкнулись в самоизоляции. Америка потеряла все достижения В. Вильсона, авторитет страны на международной арене понизился практически до критической отметки. США, конечно, не сбрасывали со счетов, но тем не менее серьезно к их вмешательству в международные дела никто не относился.
Давала о себе знать и больная экономика. Кризис 1937 г. заставлял с крайней осторожностью относиться к своим внешнеэкономическим партнерам, в особенности столь крупным, как Япония. Санкции против последней прежде всего привели бы к серьезному удару по американскому экспорту и внешней торговле
[247]. Япония служила важнейшим фактором загрузки американской промышленности, и разрыв торгово-экономических отношений с Империей представлял серьезную угрозу внутриполитической стабильности в США. А японо-китайская война, в данном контексте, была просто «манной небесной». Если с Японией торговали на общих основаниях, то Китаю оказывали военную помощь в значительно меньшем объеме
[248]. Если же признать азиатские державы воюющими сторонами, то в соответствии с законом о нейтралитете и помощь Китаю, и многие поставки в Японию пришлось бы купировать. Ну не терять же столь важную капельницу для собственной экономики.
Другой важнейшей проблемой политики США на Дальнем Востоке было сохранение «баланса сил». Дело в том, что на тот момент в регионе выступали две основных силы — СССР и Япония. В 1937 г. начались практически ежедневные столкновения и пограничные конфликты между двумя странами. Не улучшилась ситуация и в 1938—1939 гг., пограничные конфликты и перестрелки происходили практически каждый день, более 200 случаев в год
[249]. В итоге регулярные армии сошлись у о. Хасан и на р. Халхин-Гол. Пока две великие восточные державы вели бои с переменным успехом, США могли не беспокоиться за свои интересы в регионе, однако в случае критического усиления одной из них про интересы в регионе можно было забыть. Исходя из документов и воспоминаний ближайших советников Ф. Рузвельта, симпатии администрации были на стороне СССР. США поддержали бы Советский Союз не только словом, но и экономическими поставками, но лишь до поры. «В случае решительного разгрома японской армии, — писал Г. Икес, — симпатии быстро бы повернулись в сторону японцев…»
[250]. Япония была нужна США «противодействующей большевизму в Китае»
[251], а Советский Союз противодействующий японизации. Но не более. Соединенные Штаты вполне обоснованно боялись усиления влияния коммунистической партии Китая или захвата ею власти, т.к. в таком случае они бы полностью теряли все свои вложения в Китае. Учитывая донесения посла в Токио, что «операции японской армии в действительности имеют своей целью Россию, если не немедленно, то через некоторое время...»
[252], следовало ожидать, что столкновение неизбежно, что давало возможность Вашингтону вмешаться на определенной стадии и сохранить свои интересы на Дальнем Востоке.
Еще два фактора ограничивали инициативы Белого дома: во-первых, «изоляционистский» Конгресс, общественное мнение и законы о нейтралитете, которые ставили Рузвельта в замкнутый круг, ограниченный, с одной стороны, импичментом, а с другой — выборами 1940 г. Несмотря на то что «карантинная» речь показала некоторое изменение общественного мнения в сторону одобрения более активной позиции правительства, она далеко не означала перелома в общественном сознании
[253]. Рузвельта бы просто «съели», возьмись он усмирять в тот момент Японию. Во-вторых, у США не было союзников, единственная страна, которая предлагала выступить единым фронтом против Японии, был Советский Союз, однако, несмотря на симпатии Рузвельта к СССР
[254], с прагматической точки зрения это был союзник невыгодный. Что же касается демократий Запада — Великобритании и Франции, — то между ними существовали крайне серьезные противоречия, мешавшие выступить единым фронтом против Гитлера, не говоря уже о Дальнем Востоке.
