То, о чем Маргарет догадывалась интуитивно, сегодня можно считать доказанным. Selenicereus и в самом деле – индикатор хрупкости леса и лупа его сложности. Он связывает воедино не только лесные организмы, но и его фундаментальные стихии – воду, воздух, сезонность. Пища бабочек превращается в плод, плод – в плот, плот – в рыбу, а рыба – в растение, взбирающееся на деревья.
28. Кооператив под кроной. Бромелиевые
В числе прочих амазонских видов, открытых Маргарет Ми и названных в ее честь, было и растение из семейства бромелиевых
[181]. Когда Маргарет в первый раз увидела Neoregelia margaretae, оно росло высоко-высоко в развилке ветвей, не цвело и кишело огромными злыми муравьями. Через несколько месяцев Маргарет снова побывала в тех местах, осмотрела то же растение и заметила, что его сердцевина окрашена темно-красным. «Эта сердцевина постепенно становилась все больше и ярче. Затем в один прекрасный день в середине этой красной розетки появилась колония мелких белых цветков, подкрашенных розовым, – они вздымались из воды, которая всегда накапливается в чашечке». Семейство бромелиевых, которое насчитывает более 3000 членов и ограничивается (кроме одного вида) тропиками Нового Света, славится умением накапливать воду. Все они эпифиты, то есть цепляются за деревья и другую растительность усиками, но корней в почве у них нет. Они собирают влагу из воздуха в виде конденсата на шипастых отростках и капельках дождя на листьях и в углублениях. Один распространенный вид – испанский мох Tillandsia usneoides – самое настоящее воздушное растение: он собирает капли воды из атмосферы мельчайшими чешуйками на поверхности. В областях с высокой влажностью бромелиевые растут даже на телеграфных проводах.
Neoregelia Маргарет Ми принадлежит к так называемым бромелиевым-цистернам. Спирали листьев улавливают капли воды и направляют их по желобкам вдоль центральной оси листьев в своего рода цистерну. У некоторых видов в эти цистерны помещается несколько литров воды. Это далеко не просто водохранилища. Они способны поддерживать целые миниатюрные экосистемы, обиталище водных растений и животных, даже разгульных плотоядных пузырчаток, которые питаются мелкими водяными насекомыми. Кроме того, цистерна усваивает весь попадающий туда мусор, а он при гниении выделяет питательные вещества, которые растение впитывает особыми ворсинками у основания вогнутых листьев. Бромелиевые склонны и к общению со внешним миром и создают коммуны эпифитов со множеством других видов тропических растений – орхидными, грибами, мхами, кактусами. Вместе они образуют скопления, вес которых иногда превосходит вес дерева-хозяина. Воздушные корни сплетаются в плотные маты, впитывающие воду и способные запасать небольшие количества перегноя. Отчасти он формируется из лесного мусора – коры, мертвых листьев, фрагментов муравейников – смытого с верхних этажей лесной кроны. Однако в основном это крошечные частички почвы, принесенные ветром и дождем, в том числе и доставленные по особому заказу – за пять тысяч миль через Атлантику из западноафриканских пустынь. Частично почва оседает на листьях бромелиевых, где живут колонии печеночников, мхов и лишайников и растут их собственные саженцы – эпифиты на эпифите.
Однако здесь петли обратной связи становятся особенно интересными. Деревья-хозяева извлекают из этих отношений свою выгоду. Их стволы надежно спеленаты – и им не грозит обезвоживание. Зачастую они испускают воздушные корни, которые кончиками углубляются в маты из корней эпифитов и сосут оттуда влагу. Там они создают симбиозы с микоризными грибами, которые помогают им (как и орхидным) добывать больше питательных веществ из накопленного древесного мусора
[182]. Вся крона – питательная мембрана, пропитанная взаимосвязями и непрерывно перерабатывающая энергию, запасенную листьями, при помощи сетей воздушных корней, грибницы и круговорота воды. Каналы для транспортировки энергии и веществ, способствующих росту, создают и насекомые. Виды, питающиеся листьями одного вида, зачастую опыляют цветы другого. Иногда насекомых привлекают цветочные химикалии – не запах нектара, а вещества, подражающие феромонам самки насекомого, – и тогда они привлекаются к обороне от вредителей, пожирающих листья. В лесах Нового Света часто встречается страстоцвет, и среди прочих групп насекомых, питающихся его листьями, – гусеницы гелеконид, длиннокрылых бабочек. Страстоцветы еще с глубокой древности вырабатывают особые вещества (гликозиды и циангидрины), придающие листьям неприятный вкус. Но один вид насекомых – геликонида харитония – обзавелся защитным механизмом и способен не только обезвреживать ядовитые вещества особым ферментом в слюне, но и изолировать их и пускать на выработку собственного яда, который, в свою очередь, делает длиннокрылую бабочку ядовитой для птиц. Но этим коммерция не ограничивается. Чтобы обеспечить своей кладке бесперебойный источник питания, геликонида харитония откладывает яйца непосредственно на листья страстоцвета. Растение на это отращивает на листьях желтые новообразования – так называемые галлы. Они похожи на яйца бабочек и даже организованы в такие же скопления, чтобы создать впечатление, будто лист уже занят. А на обратной стороне листа в месте каждого галла располагается маленькая нектарная железа, чей аромат привлекает муравьев и ос. Те патрулируют листву страстоцвета, нападают на гусениц длиннокрылых бабочек и обеспечивают дополнительную линию обороны…
Если наблюдать жизнь лесного полога с земли или рубить деревья и рассматривать их кроны с точки зрения пользы для человека, как во времена охоты на орхидеи, понять всю сложность взаимосвязей невозможно. Туристы в тропических лесах обычно остаются разочарованными – не так уж много им приходится видеть ослепительных птиц и цветов. Один современный журналист по имени Чарльз С. Манн, путешествуя по Амазонии, уловил суть загадочных хитросплетений ее экологии, но не смог оценить ее жизненную силу – он писал, что «для неопытных глаз, например моих, лес просто тянется во все стороны чудовищной зеленой перепутаницей, плоский и непостижимый, словно печатная плата»
[183]. Те, кто забирался на деревья и проникал в эту перепутаницу, сначала индейцы, затем европейцы, обнаруживали кое-что куда более чудесное. Гарвардский зоолог Марк У. Моффетт в конце восьмидесятых годов прошлого века предпринял первые систематические восхождения, вдохновленный полузабытым научно-фантастическим рассказом, который читал в юности. Там говорилось о планете, покрытой такими поразительными деревьями, что герои ходили по лесному пологу, словно по твердой земле.
Моффетт так описывает резкие перемены точки зрения при подъеме на дерево – как потолок мира превращается в пол, что возникает ощущение, будто он разведывал иную стихию. Различные уровни леса – широкие нижние сучья, жадно глотающие искры солнечного цвета, величественные кроны, лианы, соединяющие их, будто витые провода под напряжением, – напоминают Моффетту море. Сквозь «лесной риф» проплывают сигнальные ароматические молекулы и миниатюрные организмы – точь-в-точь летучий планктон – а с уровня на уровень прыгают и перелетают более крупные животные. Это и есть средоточие жизни тропического леса. «Внизу, словно на дне океана, залегает застойный, мрачный мир, питаемый дождями из пыли, фекалий, веток, листьев и трупов животных… Дерево соединяет все это, будто мост, и перемещает основную часть органики обратно в кроны, как только корням… удается ее усвоить»
[184].
