– Это что там происходит, Авесян? – оторвалась от тетрадей Нина Петровна. – Прекрати сейчас же! Кто дописал, сдайте работы!
– Ой! – воскликнула Алиска, схватившись рукой за глаз и не додумав еще богатую мысль, а только восхитившись ее дерзостью.
– Быстро к медсестре, – встревожилась Нинушка, – пускай промоет глаз. Авесян, доигрался? Проводи Зимину! Я ведь предупреждала, чтобы с опилками не баловаться!
В коридоре было пусто. Гарька забегал вперед, испуганно бормоча: «В глаз попала, да?» Закрывая по-прежнему глаз, Алиска протянула к нему кулак и разжала пальцы. На ладони лежал блестящий карий глаз.
Армянское смуглое лицо Гарика стало зеленеть. Сейчас вырвет, испугалась Алиска. Сказать? Так врежет, что настоящий глаз вылетит…
– Болит? – пролепетал он жалким голосом.
Алиска неопределенно пожала плечами.
– Ладно, пойду к медсестре. Не бойся, – добавила великодушно, – скажу, что это я сама.
– Может, она вставит? – Гарик смотрел умоляющими глазами – точно такими, как у медведя, темными и блестящими.
Медсестра посветила в глаз яркой лампой, на всякий случай промыла и наклеила стерильную нашлепку – от инфекции: «До вечера не снимай».
Последним уроком был английский. Алиску не вызывали. Сидеть с видом тяжело раненного было почетно, но скучно. Гарик покаянно шептал: «Что теперь будет?» – «А что? – скорбно шептала в ответ Алиска. – Так и буду жить, с повязкой. Когда-нибудь потом стеклянный вставят…» Она мысленно видела себя с искусственным глазом – большим, выпуклым и почему-то голубого цвета.
– Я тебя провожу до дому, – решительно сказал Гарик.
Алиске казалось, что все встречные смотрят на нее и на повязку: сочувственно, вопросительно, равнодушно, но – смотрят. У сквера она замедлила шаги.
– Эй.
– Ты чего? – всполошился Гарик. – Больно, да?..
Вместо ответа Алиска вытащила из кармана медвежий глаз и, подкинув вверх, поймала. Врежет или нет? Я бы врезала…
Гарик осторожно протянул руку, нерешительно глядя на девочку. Та улыбнулась и кивнула.
– Откуда?! – мальчик охрип от восхищения.
– От верблюда! В смысле, от медведя. Дурак ты.
– Значит, твой… целый?
– Ну, – Алиска решительно отклеила повязку.
Гарик ликовал. О том, чтобы стукнуть или врезать, и речи не было. Глаза его заблестели, на смуглых щеках показался румянец.
– Слышь, Зимина… – голос его радостно окреп, – дай мне эту штуку на вечер, а? Завтра принесу, честное слово! Лилитку разыграю, сеструху, а то достает по-страшному.
– Посеешь – убью, – пообещала Алиска, моргая освобожденным глазом. – И чтобы больше – никому, понял?
…Гарик понял. На следующий день он вырезал на Алискиной парте буквы «ЯТЛ». Буквы получились неровными, потому что сидеть ему было больно.
…Несмотря на «больше никому», медвежий глаз триумфально переходил от одного кареглазого счастливца к другому и едва не стоил инфаркта некоторым родителям. Когда глаз вернулся к Алиске, мишке он уже не пригодился. Делая уборку, мать наткнулась на коробку под кроватью и решительно выкинула затрепанного одноглазого медведя. Кому, в самом деле, нужно это барахло.
Подарок на женский день
Почему Алиска решила, что бусы самый лучший подарок для мамы, было очевидно – достаточно было посмотреть на них. Бусы и впрямь были неземной красоты: темно-бордовые, как мамина помада, граненые и тяжеленькие – продавщица дала подержать.
Красота стоила два восемьдесят – почти три рубля, серьезные деньги. Полученные на школьные завтраки рубль шестьдесят положили основу капитала. Кроме того, каждый день Алиске выдавали дома пятьдесят копеек на обед в столовой – мать не готовила. «У меня и без этого голова трещит», – говорила она. Каждый день Алиска собиралась обойтись без обеда, но после пятого урока живот урчал громким голосом, и ноги малодушно поворачивали к столовой. Она пристально бурила глазами меню, прикидывая, на чем сэкономить. Например, можно не брать второе, а заказать вместо него салат и полную порцию супа. Или вообще не брать суп, а только второе… плюс булочку с какао. Нет: не с какао, а с чаем. Или напиться чаю дома, купив по дороге в хлебном булочку. Люди в очереди сердились, обходили девочку в школьной форме, ворчали. Властно вмешивался собственный Алискин аппетит, не дождавшийся школьного завтрака и соблазняемый запахами еды, так что вскоре на столе перед ней появлялись тарелки с супом и котлетами рублеными, итого 46 копеек. Вот и вся экономия, уныло думала она, принимаясь за еду.
До Восьмого марта оставалось пять дней.
В прошлом году она ходила в эту столовую с подругой Людкой, только Людке мать выдавала на обед целый рубль. Людка заказывала сборную солянку, шницель натуральный вместо Алискиных рубленых котлет и целых два третьих блюда. Людка придвигала тарелку: «Хочешь? Возьми половину; и соус вкусный!», но та мотала головой. Что-то мешало согласиться. Наверное, то, что Людке непонятны были поиски средств на подарок – в этом Алиска убедилась год назад. «Я всегда прошу у матери, – говорила Людка. – Так и так, говорю, хочу купить тебе подарок». – «А она что?» – открыла рот Алиска. «А что она? – засмеялась Людка. – Лезет в кошелек и дает».
Больше никто из их пятого «А» в столовую не ходил, а недавно и Людка перестала – нашла другую столовую, с полезным названием «диетическая». Без подруги легче стало считать деньги.
Эксперимент с полной порцией супа провалился. Суп остывал быстрее, чем Алиска ела, и по краям тарелки скапливалось что-то оранжевое, как мастика на школьном полу. Без котлет рубленых ощущалась пустота не только на столе, но и в желудке; булочек в буфете не оказалось, и только мысль о сэкономленных двадцати восьми копейках помогла дотянуть до ужина.
– Что на ужин, Аллочка? – спросил отчим, хотя дураком надо быть, чтобы не почувствовать запаха сарделек, которые принесла мать. Алиска заранее сварила картошку и закутала в одеяло. Посреди стола в миске чуть не лопались бледные сардельки, растолстевшие в кипятке.
– Приятного всем аппетита, – напомнил отчим, когда Алиска подцепила вилкой вожделенную сардельку.
– Приятного аппетита, – запоздало буркнула девочка.
Отчим взял сардельку и приступил к высокохудожественной еде, отрезая небольшие кусочки под косым углом. У него на руках были выпуклые, бугрящиеся капустные вены. Медленно жуя, он рассказывал о каких-то трубах у себя на работе.
В этом отчиме Алиска сразу разочаровалась. Его длинно звали Эдуард Анатольевич, и сам он был какой-то медленный и подробный. То ли дело прошлый отчим – никакого тебе имени-отчества, просто дядя Аркадий, что само собой выговаривалось как «дядь-Аркадь», а он смеялся. Дядя Аркадий работал шофером на грузовике, иногда высаживал Алиску прямо у школы, хлопал дверцей и кричал: «Бывай!» Он был немножко смешной: маму называл «кисынька», носил один и тот же старый свитер под названием «фуфайка». Перед тем как закурить, дядя Аркадий долго мял папиросу, а потом цепко прикусывал ее золотым зубом. Он научил Алиску свистеть в четыре пальца, так в их классе даже мальчишки не умели, и часто давал ей деньги на мороженое и на кино. Мать сердилась: «Зачем балуешь?», и дядя Аркадий виновато оправдывался: «Кисынька, да ведь каникулы… В кино сходит, ну… не знаю».
